Венецианский мост Калатравы пострадал от русских туристов

Вспомнилось:

 Иван Алексеевич Бунин

НАДПИСИ

 

   

  Вечер был прекрасный, и мы опять сидели под греческим куполом беседки над обрывом, глядя на долину, на Рейн, на голубые дали к югу и низкое солнце на западе. Наша дама поднесла лорнет к глазам, посмотрела на колонны беседки - они, конечно, сверху донизу покрыты надписями туристов - и сказала своим обычным медлительно-презрительным тоном:

   - Чувствительный немец свято чтит эти узаконенные путеводителями "места с прекрасным видом", schone Aussicht. И считает непременным долгом расписаться: был и любовался Фриц такой-то.

   Старичок-сенатор тотчас же возразил:

   - Но позвольте скромно заметить, что тут есть фамилии и французские, английские, и русские, и всякие иные прочие.

   - Все равно, - сказала дама. - "Сию станцию проезжал Иванов седьмой". И совершенно справедливая резолюция следующего проезжего: "Хоть ты и седьмой, а дурак"!

   Все мы засмеялись, и, вспоминая некоторые крымские и кавказские места, особенно излюбленные расписывающимися Ивановыми, все более или менее блеснули остроумием над путешествующим обывателем, а старичок пожал плечом и сказал:

   - А я думаю, господа, что ваше остроумие над пошлостью этого обывателя гораздо пошлее, не говоря уже о вашем бессердечии и - о лицемерии, ибо кто же из вас тоже не расписывался в том или другом месте и в той или иной форме? Расписывается (и будет расписываться во веки веков) вовсе не один Фриц или Иванов. Все человечество страдает этой слабостью. Вся земля покрыта нашими подписями, надписями и записями. Что такое литература, история? Вы думаете, что Гомером, Толстым, Нестором руководили не те же самые побуждения, что и седьмым Ивановым? Те же самые, уверяю вас.

   - Ох, сколь вы привержены к парадоксам, вате высокопревосходительство, - сказала дама.

   Но старичок продолжал:

   - Говорят, что человек есть говорящее животное. Нет, вернее, человек есть животное пишущее. И количеству и разнообразию человеческих надписей - если уж говорить только о надписях - положительно нет числа. Одни вырезаны, выбиты, другие начертаны, нарисованы. Одни собственной рукой, другие рукой наследников, внуков, правнуков. Одни вчера, другие десять, сто лет тому назад или же века, тысячелетия. Они то длинны, то кратки, то горды, то скромны, даже чрезмерно скромны, то пышны, то просты, то загадочны, то как нельзя более точны, то без всяких дат, то с датами, говорящими не только о месяце и о годе того или иного события, но даже о числе, о часе; они то пошлы, то изумительны по силе, глубине, поэзии, выраженной иногда в какой-нибудь одной строке, которая во сто раз ценнее многих и многих так называемых великих произведений словесности. В конце же концов все эти несметные и столь друг на друга непохожие человеческие следы производят разительно одинаковое впечатление. Так что, если уж смеяться, то следует смеяться надо всеми. В Риме в таверне написано: "Здесь ели и пили в прошлом столетии писатель Гоголь и художник Иванов", - далеко не седьмой, как изволите знать. А не сохранилось ли надписи на подоконнике в Миргороде о том, что в позапрошлом столетии некто кушал однажды с отменным удовольствием дыню? Весьма возможно. И, по-моему, между этими двумя надписями нет ровно никакой разницы...

   - Мне вот сейчас пришло в голову, - продолжал он, - где я на своем веку бывал и какие надписи видел? Оказывается, даже и счесть невозможно. Надписи перстнями на зеркалах в отдельных кабинетах ресторанов. Надписи клинописью. Надписи на колоколе в заштатном городе Чернаве, - имя, отчество и фамилия купца такой-то гильдии, создателя сего колокола. Гиероглифы на обелисках, на развалинах Карнакских капищ. Надписи на триумфальных цезарских арках. Каракули карандашом на голубце возле одного святого колодца в непролазной глуши Керженских лесов: "Поситили грешныи Ефим и Прасковья". Надписи сказочно-великолепной вязью в мечети Омара, в Айя-Софии, в Дамаске, в Каире. Тысячи имен и инициалов на старых деревьях и на скамейках в усадьбах и городах, в Орле и Кисловодске, в Царском Селе и в Ореанде, в Нескучном и в Версале, в Веймаре и Риме, в Дрездене и Палермо. Больше же всего, конечно, эпитафий. Где? Опять-таки даже счесть трудно. На деревянных и каменных крестах, на всяческих мавзолеях, на гранитных и сикоморовых саркофагах, на пеленах мумий, на медных досках, на железных плитах, на урнах и стелах, на драгоценных шалях, покрывающих гробы халифов, на скользких полах средневековых соборов и на столбиках из песчаника. Я глядел на эти надгробные паспорта в степях и пустынях, на Чернавском погосте и на Константинопольских Полях Смерти, на Волковом кладбище и под Дамаском, где среди песков стоят несметные рогатые бугорки из глины в виде седла, в Московском Донском монастыре и в Иосафатовой долине под Иерусалимом, в Петропавловском соборе и в катакомбах на Аппиевой дороге, на берегах Бретани и в сирийских криптах, над прахом Данте и над могилой дочурки Фени в Задонске. А, есть отчего впасть в парадоксальность, сударыня! Вы скажете, что вы говорили не о том. Вас, как и многих других, возмущают надписи вот вроде этих, то есть те, что вкривь и вкось покрывают развалины романтических замков и башен, внутренность вышки над куполом римского Петра, ворота на Байдарском перевале, верхушку пирамиды Хеопса, скалы в Дарьяльском ущелье и в Альпах, где они бьют в глаза издалека, пишутся запасливыми путешественниками красной и белой краской? Вас приводит в негодование проявление пошлости, обывательщины, как говорят в подобных случаях, - дерзость мещанина, прикладывающего свою руку всюду, где он ни ступит?

   - В негодование я не прихожу, - сказала дама, - но что надписи эти в достаточной мере противны, не скрываю. Вы, ваше высокопревосходительство, нынче в философском настроении и хотите высказать, очевидно, ту бесспорную истину, что все, мол, суета и что перед лицом господа бога совершенно равны и Данте, и какая-то Феня. Мол, река времени в своем теченье уносит все дела людей, то есть и Хеопса, Фрица, и Иванова первого, и Иванова тысячу семьсот семьдесят седьмого. Вы эту Америку открыли? Да?

   Но старичок только усмехнулся.

   - Вы как нельзя более проницательны, мой старый друг, - ответил он. - За свою долгую жизнь я пришел к чудовищным выводам относительно человеческого ума и человеческой осведомленности насчет даже самых бесспорных истин и насчет возможности еще долго напоминать их без всякого риска. Кроме того, мне просто всегда очень нравились старые истины, с годами же я становлюсь прямо обожателем их, ибо ведь это только истерическим поросятам из нынешних модернистов простительно думать, что мир лет десять тому назад стал совершенно неузнаваем по сравнению со всей предыдущей мировой историей. Было время, когда и я весьма немногим отличался от прочих. Прочие посягали на Иванова седьмого, а я смотрю, бывало, на клинопись и думаю: "Хоть ты и Вавилон построил и Сезостриса, как говорится, на голову разбил, а дурак!" Ну, а теперь я снисходительнее отношусь и к Навуходоносору и к Иванову.

   - И даже с нежностью, - сказала дама.

   - И даже с нежностью, - подтвердил старичок. - Только, знаете, я даже и в былые времена был порою ей подвержен. Вот хоть бы это: "Посетили грешные". Помню, прочитал - и расчувствовался ужасно. Ах, до чего хорошо! Казалось бы, зачем они расписались? И что мне в этой Прасковье, в этом Ефиме? А вот хорошо, и прежде всего как раз потому, что это не Карл Великий, а именно какой-то никому неведомый Ефим, оставивший для меня, ему тоже неведомого, как бы частицу своей души в один из ее самых заветных моментов. А эти изодранные перстнями, точно паутиной покрытые зеркала в кабацких кабинетах? Неужели они никогда не трогали вас? Ведь вы только подумайте: там, где-то в зале, играла музыка, а некто пьяный слушал, плакал, думал, что нет в мире несчастнее его судьбы, нет выше его чувств, и повторял, что его "лебединая песня пропета", разрывал себе душу сладкими воспоминаниями о том будто бы счастье, которое будто бы было "когда-то". Пошлость, цыганщина? Но разве важно, отчего именно счастлив или несчастлив человек? Все слезы одинаковы, все они капли одной и той же влаги! Да и не так уж отличен человек от человека, моя дорогая. Раз ты Иванов и я Иванов - в чем разница? В том, что ты седьмой, а я семнадцатый? Имя Иванова, написанное на могильном кресте, конечно, звучит иначе, чем тогда, когда оно написано на садовой скамейке или в ресторане. А ведь, в сущности, все человеческие надписи суть эпитафии, поелику касаются момента уж прошедшего, частицы жизни уже умершей.

   - Меня коммивояжеры, счастливы они или нет, все-таки не умиляют, Алексей Алексеевич, - сказала дама.

   - А в иной час, - возразил старичок упрямо, - мне черт с ним, что он коммивояжер, раз этот "иной час" есть час его великой скорби или радости. Нет, надписи на зеркалах меня ужасно всегда трогали! Трогали и инициалы на скамейках и деревьях, вырезанные тоже по случаю того, что когда-то "была чудесная весна" и "хороша и бледна, как лилея, в той аллее стояла она..." Тут опять то же самое: не все ли равно, чьи имена, чьи инициалы, - Гете или Фрица, Огарева или Епиходова, Лизы из "Дворянского гнезда" или ее горничной? Тут главное все-таки в том, что была "до ланит восходящая кровь" и заветная скамья, что "шиповник алый цвел" (и, конечно, отцвел в свой срок), что блаженные часы проходят и что надо, необходимо (почему, один бог знает, но необходимо) хоть как-нибудь и хоть что-нибудь сохранить, то есть противопоставить смерти, отцветанию шиповника. Тут вечная, неустанная наша борьба с "рекой забвения". И что ж, разве эта борьба ничего не дает, разве она уже совсем бесплодна? Нет, тысячу раз нет! Ибо ведь в противном случае все пошло бы к черту - все искусства, вся поэзия, все летописи человечества. Зачем бы все это существовало, если бы мы не жили ими, то есть, говоря иначе, не продолжали бы, не поддерживали жизнь всего того, что называется прошлым, бывшим? А оно существует! У людей три тысячи лет навертываются слезы на глаза, когда они читают про слезы Андромахи, провожающей с ребенком на руках Гектора. Я сорок лет умиляюсь, вспоминая умиление, с которым выводили свои каракули Ефим и Прасковья. И посему да здравствует во веки веков и Андромаха, и Прасковья, и Вертер, и Фриц, и Гоголь, и Иван Никифорович, полтораста лет тому назад скушавший в Миргороде дыню и записавший сие событие!

   И, поднявшись со скамьи, старичок снял шляпу и, странно улыбаясь, потряс ею в воздухе.

  

   28 июня. 1924

Великие и грустные слова Великого человека!!!!))) Не в бровь, а в глаз!!!!)))

Да, есть такое  и граффити в электричках , и разрисованные скамейки....Но к итальянцам все-таки по-другому относятся в других странах, чем к нам, увы...

Как всегда... в чужой монастырь со своим уставом, показывая свою бескультурие... стыдоба!!! А потом удивляемся, почему русских не любят в Европе, да и не только в Европе!Недавно с мужем были в Риме, зашли в ресторан. Рядом сидела пара с ребенком . Муж сразу определил, что граждане из России. Слава Богу, что муж ничего не понял, как они общались между собой!!! Даже к ребенку обращались на "чисто русском языке". Так что нечего пинять на итальянцев.

Да, именно так. Они очень удивились, наверное, узнав что занимались варварством и порчей имущества. Корни растут из времен ссср, когда было все общее, а раз не мое лично, значит беречь не обязательно. Заставить не делать этого нашего человека могут только больные уколы - штрафы. И наказания не рублевые, а серьезные.

от большого "ума"

блин, а вот меня расстраивает поведение итальянцев, неужели и они, вслед за американцами, сразу доносить....

наши туристы, конечно, еще те по культуре поведения, я их не оправдываю, но на своих отпрысков аборигены не побегут жаловаться, а уж есть за что, у них тут все расцарапано и замызгано самими же.....

в той же венеции со мной приключилось следующее, плыли, мы на кораблике, сидели, тут бабуля вошла, я ее не видела, толпа народу, если бы увидела, вскочила бы моментом... нервы не позволят сидеть, когда рядом пожилой человек (еще советское воспитание), но тут получила такой удар по плечу, что подпрыгнула на месте от испуга и силы удара, одна итальянка решила побороться за справедливость))), я, конечно же, встала, уступила бабуле, но увидела, прямо подле женщины, которая меня толкнула, сидящего итальянского бугая лет 35, которого она, конечно, и не тронула)))))))), а оне, кстати, просек всю ситуацию, и еще нагло мне ухмыльнулся.....вот так

Очень красивый мост, особенно вечером)))