Некогда на углу Садового и улицы Чехова в ветхом двухэтажном доме, прятавшемся в тени новой, светлого кирпича, башни кооператива деятелей искусств и художеств и ныне давно отправленного под снос, проживали две веселые сестры, дочери одного известного архитектора. Они, разведясь, завели себе новых веселых же мужей с простыми русскими фамилиями и именами, родили им новых русских детей и зажили бедно и бедламно, по-богемному. Но однажды, когда модно стало е х а т ь, они вдруг вспомнили о своем сомнительно-еврейском происхождении и всем скопом укатили в Америку по израильским визам, хотя на всю компанию еврейской крови набиралась разве что столовая ложка.
Так вот, младшая, когда они водворились в Остию, где в грязной гостинице, тянущей разве что на полторы звезды, на малые деньги американцы выдерживали с месячишко соискателей заокеанских блаженств, что-то там проверяя в их документах и удостоверяясь, что гости не привлекались, писала в Москву на обороте открытки с видом с крыши Ватиканского собора Святого Петра: увидев Рим, поняла, что на самом деле она – итальянка и, наверное, в прошлой жизни здесь и родилась.
Помнится, тогда меня немало озадачило это послание. И лишь много позже, сам побывав в Италии, я понял, что это странное впечатление, похожее на наваждение, охватывает почти всякого русского, кто только что въехал впервые на Апеннинский полуостров. Кем-то сказано, что русская душа – христианка; не знаю, таких сведений и свидетельств не поступало. Но вот то, что она итальянка, – это многовероятно. Об этом писали многие русские, умные и не очень, образованные и профаны. Вот, скажем, знаток Италии писатель Борис Зайцев: «То, что дала Италия в искусстве, означало для нас, что есть высший мир». Ему вторил философ Николай Бердяев: «Нигде русский человек не чувствует себя так хорошо, как в Италии… Италией лечим мы раны нашей души». А один мой приятель, французский переводчик и денди, говаривал, что в Грассе белых штанов хватает на три недели, в Париже – на три дня, в Москве – на три часа. Что ж, на Адриатике одну белую рубаху можно проносить стерильной весь срок пребывания, если, конечно, мыть шею, не проливать на грудь красного Lambrusko и не капать на нее одним из многих соусов, что подают к креветкам Amarcord.
Это сладкое заблуждение относительно италийско-южной природы русской души сегодня подтверждается тем, что Адриатика неуклонно превращается в российское внутреннее море. С восточной стороны его штурмует русский десант, ежелетне высаживающийся на греческом острове Корфу, давно отбитом нами у английских отдыхающих. С севера моют в теплых водах ноги и прочие части тела наши туристы, облюбовавшие побережье Черногории и Хорватии. И западный берег, включая Венецианскую лагуну и даже роскошный курорт Milano Marittima между Равенной и Римини, на котором, по слухам, имеет виллу сам Том Круз, прочно оккупирован русскими. Во всяком случае, в здешних ресторанах предлагают меню не только по-итальянски и по-английски, но и по-русски.
К нашим соотечественникам здесь, на Адриатике, сами итальянцы относятся в общем-то хорошо: потребляют русские много и богато, платят щедро, причем до самого конца сентября, когда сезон давно закрыт. Они уже с утра пьют много пива, купаются в морской воде температуры ниже 20 по Цельсию, играют большими компаниями в подкидного дурака за столиками приморских кафе и громко кричат в мобильные телефоны с целью узнать, как там сыграл «Спартак» на своем поле.
Правда, эту итальянскую толерантность не все разделяют. Прочие западные люди вздрагивают, когда на дорогом пляже слышат громкую русскую речь. Нет, наши соотечественники больше не выбрасывают из окон отелей бутылки из-под пепси и граппы, не воруют в номерах полотенца и пепельницы и не плюют под ноги, но сама пластика, сами лица, сама повадка и сам жест нарушают европейские эстетические представления о человеке и оскорбляют чувство формы.
Впрочем, первый восторг скоро проходит, и многие русские даже в Италии проявляют признаки недовольства. Ну, которые здесь чудом осели на ПМЖ, понятно, страдают от забастовок, трафика, мафии, коррупции, налогов, жары и ностальгии. Но принимаются жаловаться – и всегда жаловались – даже случайные гости, причем великие. Аполлона Григорьева и Александра Блока, тонкокожих поэтов, здесь одолевали тосканские комары и москиты. После двух лет, проведенных в Италии, Достоевский писал на родину: «По-моему, это хуже, чем ссылка в Сибирь». Чайковский – еще более энергично: «Рим мне ненавистен, да и Неаполь – чтоб черт его взял»…
Похоже, так и раскачивается вековечно русская душа на итальянских качелях: после родной убогости русские поначалу слепнут от яркости красок, радости жизни, одаренности здешнего народа и нагромождения святых камней. Причем в толк не взять, как это: все то, что видишь во Флоренции, – здесь же построено и нарисовано, в Риме – на этом самом месте придумано, воздвигнуто и изваяно, в Венеции – самими венецианцами выкопано и устроено. А не собрано со всего мира с бора по сосенке, чтоб отражаться в водах мрачной северной реки. И становится русской душе, только что очарованной и сладко смущенной, муторно. Будто объелась. И хочется уж своей русской водочки с селедкой, морозца с сугробами, незатейливых рож и чтоб в луже – грязи по колено. Лучше всего выразил это чувство один нынешний русский турист. Очутившись в Пизе, он долго смотрел на знаменитую башню и пробурчал с досадой: вот, ничего они не умеют, пять веков все падает и упасть не может, а у нас как построят, так сразу и завалится…
Что ж, на нас, русских, не угодишь.
Независимая газета
© 2006 «Италия по-русски»
