Книга утешений

Я пишу для Российского Фонда помощи о больных детях больше десяти лет. Каждый месяц. Я видел тысячу детей, которым угрожала смерть. Я разговаривал с ними, играл с ними, держал их за руки, кормил их с ложки, учил их лазать по деревьям. Троих из них я любил. Двое из этих трех умерли. Умирали и другие. Я никогда не бывал ни у кого из погибших детей на похоронах. Я старался думать о хорошем: о тех детях, что выжили, вылечились, спасены. Я старался, но раз за разом меня мучил вопрос, зачем, за что они страдают? Почему всемогущий Господь не хочет попустить всем детям на Земле просто расти здоровыми и счастливыми, играть в мячик, учиться арифметике? И мне некому было задать этого вопроса.

Я приезжал в маленький среднерусский город. Там жил мальчик, у которого в доме случился пожар, и ребенок обгорел так, что нельзя было признать в нем человека. Я держал малыша за руку, шершавую от шрамов, как акулий плавник, расспрашивал родителей малыша об обстоятельствах пожара, не мог уложить в голове, как это так они спасли из огня шубу и не спасли ребенка. Я говорил с ними и не знал, как простить их легкомыслие. А простить нужно было, мое дело было помогать им, а не судить их. И мне некого было спросить, как простить людей, которые из горящего дома выносят первым делом вещи, а не сына.

В южно-русском городе я видел девочку, больную гемофилией. Обычно гемофилией болеют мальчики, им бесплатно выдают лекарства для свертывания крови. Девочки гемофилией почти никогда не болеют, эта в России единственная. И в государственном реестре лекарственных средств не предусмотрено для этой девочки жизненно необходимого препарата. Пока девочка была маленькая, ее мама возила для дочери лекарство контрабандой. Но потом девочка подросла, у нее началось «обычное женское месячное», и лекарств для свертывания крови понадобилось столько, что контрабандой через границу не провезешь, и никаких денег не напасешься. Я писал о ней и мне некого было спросить, как быть гражданином страны, где безразличный таможенник решает, жить девочке или умереть.

Я много чего видел. Я видел мальчика, который превращался в собаку. Я видел девочку, ставшую жертвой омерзительного насилия: ей было три года, она рассказала мне, какова на вкус сперма. Я видел матерей, которые год не спали, выхаживая своего ребенка, и видел матерей, которые воровали в больнице стиральный порошок. Я видел отцов, пропивавших деньги, собранные мною на лечение их детям. И я видел отцов, работавших день и ночь, чтобы собрать деньги детям на лекарства, не выдерживавших работы и умиравших от разрыва сердца. Я видел мальчика, повесившего у себя над больничной койкой плакат «Спасите меня!», и я видел врача, может быть, лучшего детского врача на свете, который не смог этого мальчика спасти. За эти десять лет у меня накопилось много вопросов к людям, к государству и к Богу. Мне нужен кто-нибудь, кто на эти мои вопросы ответит или хотя бы поговорит со мной об этом, вздохнет со мной об этом и похлопает меня по плечу, чтобы я снова нашел в себе силы на этих детей смотреть.

Да, мне помогали. Тысячи людей в ответ на мои тексты о больных детях присылали на лечение этих больных детей деньги. Я благодарен им искренне. Но я и виноват перед ними. Я полагаю, что часть моего отчаяния посредством рассказанных мною историй передалась и моим читателям, жертвователям, принимавшим участие в судьбах описанных мною детей.

Я полагаю, что нам нужны утешение и поддержка. Мне, читателям, откликнувшимся на мои просьбы, врачам, чьи возможности не безграничны, родителям, чьи силы на исходе. Нам нужны утешение и поддержка.

Пару лет назад во время благотворительного концерта «Подари жизнь», сценарий которого писал я, на сцену поднялся Сергей Юрьевич Юрский. Его не было предусмотрено в сценарии. Он процитировал Толстого: про то, что люди в темноте ни за что не смогут собраться вместе, если будут искать друг друга, но если каждый пойдет к единственному источнику света, то все соберутся вместе сами собой. Выступление Юрского было коротким, а я сидел в зале и думал, сколько же раз за эти десять лет мне не хватало именно этих слов. Я думал, что вот в тот день, когда я ехал из среднерусского города от обожженного мальчика, и резиновые дворники сметали дождь с лобового стекла, а слезы и сопли я стирал со щек рукавом, и мне казалось, что я один тут на мокрой ночной дороге – в тот день как бы мне нужны были эти слова Юрского.

А в другой раз на веселой вечеринке Юра Шевчук, с которым мы вовсе не были знакомы, подошел ко мне, потрепал по плечу и сказал: «Молодец, старик, ты упираешься». И насколько же мне с тех пор легче упираться. И людям, читателям, отравленным моими историями, насколько же легче было бы верить в действенность своих благотворительных взносов, если бы Юра Шевчук сказал им: «Молодцы, вы упираетесь».

И вот я составил список. Я составил список людей, к которым мне хотелось бы обращаться за поддержкой и утешением всякий раз, когда от отчаяния опускаются руки, то есть всякий раз, когда я пишу для Российского Фонда Помощи. Их пятнадцать человек. Мне кажется, они добрые и мудрые люди. Мне кажется, они не откажут.

Теперь, повидавшись с очередным тяжело больным ребенком, я буду обращаться к одному из этих людей -- поговорить, спросить объяснений и советов. Мне кажется, они могут посоветовать, как примириться с жизнью, где невинные дети жестоко страдают ни за что, где родители спасают из горящего дома сначала шубу, а потом ребенка, где государственный реестр определяет, кому жить, а кому умереть. Мне кажется, они, эти добрые и мудрые люди, во всяком случае, могут потрепать меня и увлеченных мною читателей по плечу и сказать: «Молодцы, вы упираетесь».

Теперь я буду публиковать интервью этих добрых и мудрых людей вместе с историями о тяжело больных детях.

Таков мой новый проект.

http://v-panyushkin.livejournal.com/12739.html