Семья и как в ней уцелеть

Стресометр прикольный )))

Сам себе злейший враг

 

Джон. Скольким же людям не без усилий даются здоровые сексуальные отношения - а ведь сегодня такое стремление находит одобрение и широкую поддержку общества. Но что их заботы в сравнении с бедой тех, у кого какие-то отклонения, кто должен сжиться с фактом: даже немногое, на что они способны, осуждается, считается позорным.

Робин. И, конечно, такая позиция вредит осуждающему их обществу.

Джон. Каким образом?

Робин. Вспомните о гомосексуалистах, о других людях с отклонениями. Там, где нетерпимость, где неприятие отклонений, люди вынуждены уходить в подполье, и для них, вроде объявленных вне закона, не остается иного выбора, как объединяться в группы меньшинств в целях обороны от общества. Враждебно настроенное к ним общество, можно сказать, толкает их на ответную враждебность.

Джон. Они поневоле не принимают всего «нормального» вместо того, чтобы свободно ориентироваться на лучшее.

Робин. Что не на пользу ни им, ни обществу. Нет, не легче и тем, кто на «нормальной» стороне. Возьмите тот же гомосексуализм. Если он «под запретом, люди будут вечно тревожиться и подозревать за какой-то своей нормальной склонностью «гомосексуальную» основу.

Джон. А ведь по складу личности большинство, как Вы говорили, обладает гомосексуальными склонностями в том смысле, что способны испытывать наслаждение от общения с людьми своего пола.

Робин. Но если они смущаются своих чувств, они попытаются их подавить, сунуть за «ширму».

Джон. Они в ужасе отдернут руку, вздумав, выражая расположение, прикоснуться к человеку,- ведь примут за приглашение к предосудительным отношениям!

Робин. Дело серьезнее. И гомосексуальные, и гетеросексуальные побуждения питает та же энергия. Обуздывая чувства одного свойства, человек одновременно не дает ходу всей «упряжке», он не сможет себя «отпустить», не сможет получить сексуальное удовлетворение в общении с противоположным полом в отличие от человека, который в ладу со всеми естественными чувствами.

Джон. Это прямо обо мне сказано. У меня была девушка, с сексом все было замечательно. Но потом мы обнаружили, что нас тревожит одно и то же чувство. У нее на работе какая-то девица принялась кокетничать с ней, что очень смущало мою знакомую. А я ей сообщил, что в спортзал, где тренировался, ходило несколько симпатичных и жутко крепких парней, которые вечно демонстрировали мускулы и шутя упражнялись с тяжестями,- эти бравые атлеты меня раздражали. Мы с моей девушкой договорились «снять тормоза». Она стала отвечать кокетством той, другой, и поняла, что больше не смущается, ей даже приятно. Я пошел в спортзал и, скрежеща зубами, попробовал не отводить восхищенного взгляда от тех мужественных парней. Сначала я чувствовал себя ужасно, в основном боялся, что примут за гомика, но потом - алле-гоп! -  просто залюбовался людьми, на самом деле красивыми! Я смог наслаждаться зрелищем, забыв положенную британцам холодность, и меня уже не раздражал некоторый нарциссизм парней... А с девушкой мы заметили, что любовь у нас теперь «делается» горячее. «Осадив» на какое-то время тревогой сексуальную энергию, мы сумели ее освободить.

Робин. Вот смысл настоящего, любовью напитанного секса. Надо, как волне, отдаться ему, отдать себя в руки друг друга. Вы абсолютно... вы неудержимо свободны, ни себя не останавливаете, ни партнера, но захвачены цепной реакцией наслаждения и любви. Но вы не способны на это, если ограждаете себя от чего-то со стороны партнера. Не способны и тогда, когда опасаетесь со своей стороны «неположенного» чувства, действия. И речь, конечно, не только о гомосексуальном «штрихе», речь обо всех «цветах» эмоционального спектра. В идеале нам, взрослым, положено «не перечеркивать» - хранить опыт всех предшествовавших ступеней развития. И секс - чудо уже потому, что, «творя любовь», мы каждый раз можем заново творить себя... «пуская в действие» опыт любой из ступеней. Поэтому неважно, с чего у двоих «все» начинается. Они могут приходить в восторг от игры во власть и покорность, могут ласкать «малыша», в какого превращается  то один, то другой, оба могут превращаться и в озорника - «ходунка», «пораблезианствовать» досыта, могут, «сбросив» свои повседневные роли, поменяться ими и взять реванш. Если их отношения построены на любви, такая игра - великая вещь. Ведь это значит, что все и всевозможные потребности личности открываются и удовлетворяются, что взрослые обретают упущенное на «детских» ступенях развития и, восполняя опыт, высвобождают энергию для максимального наслаждения друг другом и жизнью.

Джон. Мысль об «игре» тут кажется крайне важной. Ведь в игре - если у нас двоих игра - нам легче дается свобода, нам легче «отпустить» себя и дерзнуть - верно?

Робин. Да. Но не забывайте, суть «игры» в том, что у нее должны быть «границы». Иными словами, ей должно быть «время и место», чтобы вы знали: вот она начинается... вот кончается и вновь действуют правила будней. Люди без опаски дадут себе волю, только зная, что защищены «границами». Если «границы на месте, тогда можно рушить барьеры, можно полностью раскрепоститься и слиться.

Джон. И вернуться назад... когда им захочется.

Робин. Верно. Эта способность сливаться в целое и возвращаться «в себя», не опасаясь предельной близости по временам, не страшась на время оказаться далеко друг от друга, как раз и есть секрет счастливейшей, здоровой семьи. Именно к этому нужно стремиться, чтобы сделать брак совершеннее. Человек только тогда «растворится», если уверен, что потом «границы» вновь будут его хранить.

Джон. Вы хотите сказать, что опасение вызывает такая близость, когда потом уже не отделиться?

Робин. Да. Это случается, если люди не преодолели полностью ступеней роста в семье - семья им не помогла - и они отстали: не способны на самом деле покинуть своих отцов и матерей. Они либо по-прежнему привязаны к ним, а не к партнеру в браке, либо - пускай их с родителями и разделяет физическое расстояние - прикипели к ним чувствами, не изжили «зависимых» чувств и направляют эти чувства на партнера в браке, на детей... будто те им родители.

Джон. Вот мы и завершили полный оборот, стоим у исходной Вашей мысли: причина, объединяющая людей в пару,- это... «неснятый вопрос».

Робин. Да, здесь ключ. Но мы должны «снять» вопрос, чтобы повзрослеть и сделаться самостоятельными людьми, то есть должны отойти от родителей и не ждать, что они дадут нам еще что-то. Нет, не надо отказываться от них, терять с ними дружбу. И не возбраняется - хотя фактический инцест под запретом - не возбраняется выбирать в партнеры того, у кого привлекательности, доброты, чувственности и любви не меньше, чем у вашей мамы, у вашего папы, у вашего брата, сестры, бабушки, дедушки или у всех у них вместе.

Джон. Истинной свободой повеяло...

Робин. На том стоим. Ведь вы даже и не вникнете, насколько ваш выбор партнера определен вашими ранними привязанностями к членам семьи, пока не будете знать, что с таким выбором все в порядке, никаких правил вы не нарушили.

Джон. Вообразите, я увидел все в новом свете! И многие проблемы брака как раз потускнели. Я хочу сказать, что люди, наверное, «выключают» свое сексуальное побуждение часто потому, что не знают: все в порядке, нет ничего плохого в хороших чувствах, которые вызывает партнер и которые раньше предназначались кому-то в семье. Если причина выбора партнера упрятана за «ширму», отношения могут тревожить как инцестуозные... хотя на самом деле это не так.

Робин. Совершенно верно. Разбираясь с проблемами брачных и вообще сексуальных отношений, вы скоро замечаете: многие проблемы отсюда - от представления, будто близость с партнером инцестуозна... Ведь такие «похожие» чувства... Нет тут инцеста. Запутались люди. И скорее запутаются, если их родители не умели «обращаться» с сексом, не определили сексу в доме «время и место». Для блага детей - и для своего блага - родители должны радовать друг друга в спальне и не делать из этого тайну.

Джон. Значит, с сексом - так же,как и с любыми не решенными нами в семье задачами... Если мы достанем спрятанное за «ширмой», то можем найти решение, опираясь на поддержку партнера в браке.

Робин. Смешно, но большинство проблем, из-за которых у нас болит голова, просто выдуманы! На последнем сеансе пациенты, уже, наконец, разглядевшие, куда себя завели, не осознавая, что делают, обычно спрашивают у меня - почему я не сказал им этого сразу. А ведь я с первого до последнего сеанса только тем и занимался, что втолковывал это им, но они на меня безумно злились.

Джон. Вместо ответа на последний вопрос пациентов, как я помню, Вы над ними смеетесь.

Робин. И если они над собой посмеются, значит, здоровы.

 

 

Фантазии

 

Джон. У меня впечатление, что Вы за то, чтобы молодые люди разбивались на пары и часто меняли партнеров: наберутся опыта в отношении чувств, а захотят - то и сексуального опыта.

Робин. Да, я считаю, это полезно, при условии, что человека не заставляют идти против его религиозных или моральных убеждений.

Джон. Почему Вы считаете, что это полезно?

Робин. Прочнее будет основа, на которой потом построят свой брак.

Джон. Ваш вывод психиатра?

Робин. Да. Я постоянно сталкиваюсь с ситуацией, когда супруги среднего возраста, упустившие время в юные годы, почти не знавшие веселья с мальчиками, девочками, запутываются во внебрачных связях совершенно несерьезных, подходящих разве что подросткам. Или, еще хуже, не живут, а мечтают, насколько счастливее были бы с кем-то другим.

Джон. Чувствуют, что стареют, а не позабавились?

Робин. Просто жалеют, что не испытали «другой» любви, их влечет эта романтизированная «другая». Они так и не постигли реальность зрелого брака, поэтому цепляются за мысль, что лучше там, где их, увы, нет. Неважно, действительно они неверны или постоянно изменяют в мечтах, они только и делают, что сравнивают супруга - супругу - с прелестным выдуманным образом. Чему удивляться, если от подобных «усилий» брак не приближается к мечте.

Джон. Они ждут от брака невыполнимого?

Робин. Да, невозможного. Но они же не убедились в этом. В то время как узнавшие много привязанностей, люди с опытом, поняли, что совсем не легко достичь сексуальной гармонии, что она в огромной мере зависит от того, насколько слаженны отношения вообще. Они убедились, что слаженность не дается без труда, поэтому свою энергию скорее пустят на нужды брака, а не будут растрачивать на мечты о других партнерах.

Джон. Почему Вы считаете, что фантазировать об измене хуже, чем изменять?

Робин. Потому что фантазии разрушают существующий брак, не давая фантазерам возможности прочувствовать «реальную сложность» внебрачных связей.

Джон. То есть фантазеры никогда не узнают, как трудно «разорваться» на две связи, как жизненны на самом деле французские комедии.

Робин. Больше того, им никогда не представится случай узнать, что проблемы с партнером по браку, вероятно, повторятся во внебрачных отношениях.

Джон. Но будь у них эти отношения - был бы опыт?

Робин. И, возможно, они бы решили, что брак, в конце концов, не так плох.

Джон. Но, предположим, их брак - настоящий кошмар?

Робин. Тогда грезы о счастье превратят кошмарную реальность в терпимую. Но вместо того, чтобы терпеть такой брак дальше, для обоих было бы разумнее расстаться, пока еще есть время, чтобы каждому построить лучший.

Джон. Какое облегчение, что Вы указали фантазиям на дверь, я всегда чувствовал, что от них только вред, они всегда зовут на ложный путь, когда решаем, как жить. Я - не об игривых фантазиях, которые развлекут и исчезнут, когда в них нет нужды, я - о фантазиях, порожденных нелепой идеей романтической любви. Любая «романтическая» выдумка - какую ни возьми - увела не одно поколение в сторону от счастья. Будто-то составил перечень особенностей депрессивного типа личности и снабдил пометкой «свято»: чудесна привязанность, добродетельна зависимость, низко эмоциональную поддержку черпать не из одного-единственного источника, «пир» чувств начинается с предвкушения потери, а потеря бодрит, в целом, страдание - порука тому, что жизнь представляет ценность. Но мой взгляд на вещи что-то не находит отклика. Люди гордятся приверженностью к романтизму. «Я, знаете ли, немного романтик»,- говорят с этой страной улыбкой, которая должна указывать на их одухотворенность и моральное превосходство. И по-настоящему рассердятся на вас, если попросите объяснить, как же, «увеча» себя, можно достичь совершенства. Особенно увлекают романтические идеи женщин. Удивительно - при их большей по сравнению с мужчинами проницательности и решительности в отношениях с противоположным полом.

Робин. Я не думаю, что между мужчинами и женщинами большая разница, что касается стремления жить в воображаемом мире, фактически я даже думаю, что мужчины живут дальше от реальности, но прикрывают свое бегство в фантастический мир такими «важными» словами, как «политика», «философия» и прочими подобными. В прежние, по крайней мере, времена женщины поощряли это «бегство» - чтобы побыстрее освободить от мужчин кухню и заняться серьезным делом.

Джон. Значит, лучше всего расстаться с иллюзиями?

Робин. Нет, крайней необходимости нет. Каждый сам решает. Лично я за то, чтобы расстаться с иллюзиями и жить ближе к реальности, однако я бы не прописывал это «средство» всем подряд. По опыту психиатра сужу, что преимущества у тех людей, которые хотят разделаться с иллюзиями. Но это процесс болезненный...

Джон. Потерять иллюзию бывает так же больно, как что-то реальное?

Робин. Да. И не каждый способен такое вынести, не каждый хочет пробовать... Поэтому я помогаю людям разглядеть их иллюзии и «переменить» взгляд лишь настолько, насколько им требуется, чтобы справиться с проблемами, приведшими их ко мне,- не больше. Нельзя разрушать иллюзию, пока человеку нечем заменить ее в реальности.

Джон. Значит, Вы одобряете молодых, которые проходят «школу» секса, потому что они, как Вы считаете, освобождаются от ложных представлений о любовной связи, глубже познают себя самих, свои потребности и противоположный пол, а отсюда у них больше шансов позже найти подходящего партнера, с которым смогут создать длительный и счастливый брак.

Робин. Совершенно верно. Если я за сексуальную свободу до брака, то именно потому, что считаю устойчивый брак важной основой семьи, высоко ценю верность и преданность. Супружеские пары скорее выберут эти ценности, обнаружив, что мимолетные, случайные связи - пускай и приносящие удовольствие - не вознаграждаются так, как отношения полновесные и проверенные. Впрочем, люди не склонны верить на слово, хотя, убедившись на опыте, выберут крепкий брак.

 

 

Критический момент

 

Джон. Итак, мы на четвертой ступени, в поре юности. Вы описывали юность как этап, на котором практически заново разыгрывается «эдипов» эпизод, уже игравшийся между тремя и шестью годами.

Робин. Что касается родителей, то интерес к ним, кажется, пропал у шестилетнего ребенка; даже если ребенок продолжал оставаться чрезвычайно заинтересованным, он таил свои чувства от родителей. Но достигнув переходного возраста, с которого начинается юность, он уже не в состоянии держать свои чувства под спудом, чувства разрослись, обострились - под воздействием химических превращений, идущих теперь в его организме. И - прорвались.

Джон. Подросток начинает впервые испытывать настоящую сексуальную потребность.

Робин. Да. Непривычные и очень мощные, временами тревожащие чувства, которые ужасно смущают подростков. Естественное желание испробовать свою растущую силу, «поиграть» подростки обычно «удовлетворяют» вначале за счет родителей противоположного пола - им кажется, так безопаснее всего... если отношения с родителями вполне дружеские.

Джон. «Эдипова» забава? «Языком» флирта - с тем из родителей, кто другого пола, «языком» ревности - со «своим»?

Робин. Да, но разница в том, что теперь родители оказываются в нелегком положении. Где смешной мамочкин рыцарь в сияющих доспехах? Где папина Мэрилин Монро? Теперь это почти взрослые люди, от которых идет ток настоящей мощной сексуальной силы, а ее родители, возможно, «не излучали» на своих романтических влюбленных так давно...

Джон. Ребенок становится по-настоящему развитым в половом отношении и физически привлекательным.

Робин. Да, теперь родителей в жар бросает!

Джон. А должны постараться и отвечать, как раньше, то есть естественно, с радостью, хотя придерживаясь строгих «границ», чтобы «игра» не перешла в сексуальное «действо».

Робин. Именно. Но все время удерживать равновесие нелегко. Беда еще и в том, что подросток ужасно нервозен, то распаляется, то остывает, то заигрывает, то неожиданно завопит: «Отвяжитесь!» - будто перед ним не родители, а растлители малолетних!

Джон. Понятно, до чего ж с этими «малолетними» сложно. Если родители совсем не отвечают или, с испугу и от смущения, хватаются за британскую чопорность, дети могут решить, что их отвергли, и тогда откажутся от дальнейших попыток заигрывания, чтобы опять не получить отпор. А это значит, не научатся верить в свои сексуальные возможности. Но если родители чуть подыграют, подростки могут рвануться назад, перепугавшись происходящего. Пожара, возможного из-за их разгоревшегося естества...

Робин. И если подростки действительно бросают игру, сникают, смущаются, родители могут подумать, что в чем-то допустили промах, и тоже придут в замешательство, почувствуют неловкость. Подростки, конечно же, не до конца понимают, что происходит, какие сигналы они посылают.

Джон. Да-а, родителям очень трудно с ними...

Робин. Еще как трудно! Часто, бедные, думают, что все делают неправильно. Конечно, временами им удается удержать верный тон с детьми, весело поиграть, дразня и согревая друг друга, впрочем, не заходить слишком далеко. Но им необходимо признать, что временами они действительно будут попадать впросак... Думая о благе детей, необходимо признать это, успокоиться и не выходить из своей роли.

Джон. Не гасить свои естественные чувства только потому, что подростки «выключили ток».

Робин. Это чрезвычайно важно. Подросткам необходимо «испытать» свои сексуальные возможности, но они встревожатся, если поймут, что способны управлять сексуальными реакциями родителей... в обоих направлениях.

Джон. Слишком распалять или, наоборот, легко гасить.

Робин. Да. Такая ответственность подросткам не по плечу. Почувствовав, что в их власти управлять ответной реакцией родителей, они могут испугаться и полностью «выключить ток» - ради «безопасности». И приобретут привычку.

Джон. Вы мне напомнили одну историю. Несколько лет назад у меня была чудесная девушка, но у нас ничего не получалось в постели. Сначала все нормально, но вдруг она «выключается». Я винил себя: что-то я сделал... или не сделал чего-то. Но хоть убейте, я не мог додуматься, где ж это я оплошал. Мы так и не нашли выход из затруднения. Расстались. Потом, через какое-то время, я встретил  ее, и она сказала, что посещала психотерапевта, что распутывала свой «клубок» и добралась до отношений с отцом в те годы, когда была подростком. С отцом, человеком очень прямым и «правильным», очень интеллигентным, они иногда затевали легкий флирт, и вдруг... вдруг он понимал, что его влечет к дочери, но ведь это инцест! Какая мерзость! Какой ужас! Он тут же «выключался», как раз, когда она начинала приходить в восторг. И тогда она почувствовала себя хуже некуда - будто такое натворила, такое... Ну, и научилась «технике безопасности», научилась «выключаться», опережая его. А в наших  с ней отношениях все прокручивалось заново, достигнув определенного момента, она «выключалась» потому что подсознательно боялась, что я вот-вот «выйду из игры».

Робин. Замечательный пример того, какие последствия может иметь неудачный подростковый опыт. Как она сейчас - не знаете?

Джон. Не так давно говорила, что, разобравшись, стала потихоньку отучать себя от привычки «выключаться», но по-настоящему справилась с ней совсем не сразу, ведь рефлекс пустил глубокие «корни». Знаете, Вы меня растревожили, я понял, что родители теперь идут по проволоке над пропастью... А у меня дочь двенадцати лет, ужас, какая хорошенькая... Помогите!

Робин. Не волнуйтесь. Она Вас поддержит, то есть научит понимать, что ей требуется. Она попробует на Вас свои чары, когда ей будет нужно, поупражняется, сколько будет нужно, и если удовлетворится или если Вы переступите черту, отвечая, она отодвинется, переждет... А потом с новыми силами на Вас... Расслабьтесь и наслаждайтесь, как говорится,- Вам не до выбора. Разгорятся у нее глаза на папу - не смущайтесь и не расстраивайтесь, когда она отвернется, «насытившись». Здесь опять речь об ориентирах: Вам не следует, защищаясь, как-то сдерживать свою естественную реакцию, лучше никуда «не двигаться», точнее, лучше двигаться своей дорогой. Тогда девочке легче использовать Вас как мишень для учебной стрельбы. Как бы то ни было, родителям куда проще справиться со всеми этими трудностями, если у них прочный тыл - хорошо налаженные супружеские отношения, о чем они и «заявят» подросткам в семье. Тогда родителям незачем переживать, пускай временами и закружится голова при виде потомства, которое делается таким привлекательным, в конце концов, от «чуточки» возбуждения всем только спокойнее: значит, дела идут нормально в семье.

Джон. Потому что все знают: «настоящий» секс надежно заперт в родительской спальне.

Робин. Верно. И не забывайте, молодые люди опасаются и не стремятся взять верх над тем из родителей, которого используют как мишень, просто потому, что они разумные эгоисты: не хотят навредить обоим родителям, разрушить брак. Если знают, что у родителей в спальне «порядок» (а это значит - порядок в доме), тогда ясно, что и на флирт время найдется.

Джон. Да, но разве в эту пору не начинаются некоторые осложнения в доме? Родители достигают среднего возраста, уже ощущают спад сексуальной активности, замечают, что сами - в отличие от детей - утрачивают сексуальную привлекательность. У меня была знакомая... и не она одна, многие мне говорили, что дома едва ли не глушили их сексуальное развитие - матери завидовали им, совсем не радовались тому, что они распускались и расцветали как женщины, наоборот, даже осуждали за сексуальную... «распущенность».

Робин. Опять замечу, вряд ли родители будут испытывать что-то, кроме мимолетной зависти к детям, если их сексуальные отношения по-прежнему действительно в порядке. Притом серьезной зависти не будет места, если они в свои молодые годы - до вступления в брак - приобрели достаточно большой сексуальный опыт. Правда, благодаря предыдущему поколению, завоевавшему для общества сексуальную свободу, нынешние дети с сексуальным вопросом разбираются куда проще, чем их родители, они предаются своим радостям, особенно не таясь. Родителям, конечно, труднее подавить в себе естественную зависть к забавам молодых. Ну, а если родительский брак сдает, то его будет лихорадить от того, что влюбленные дети висят на телефоне, что возвращаются домой за полночь, что три часа прощаются у порога.

Джон. И если родители чернеют от зависти, они вынудят детей, не желающих ухудшения домашнего микроклимата, совсем «выключить» сексуальное влечение.

Робин. Да. Поэтому очень важно, чтобы родители постарались «поймать» и отвести свой завистливый взгляд от детей, чтобы призадумались над мерой строгости вводимого домашнего «протокола»: в какое время детям со свидания быть, каких мальчиков, девочек приводить.

Джон. И, конечно, правила касаются не только секса. Как решают родители вопрос о «границах» для подростков в других областях?

 

 

 

Эдипов комплекс

 

Джон. Где там наш «ходунок»... К трем годам, если все нормально, мальчик перешел по мосту реку и оказался на отцовском берегу, а девочка осталась на материнском. И если каждый держится берега, они, по Вашим словам, признали свою принадлежность к мужскому и женскому полу... Хотя никто и не может ясно растолковать, как быть мужчиной и как - женщиной.

Робин. По крайней мере, они усвоили, прежде всего благодаря родителям, как должны вести себя мальчики и как - девочки. А родители руководят, ведут и указывают, «куда» и «как» вести себя, во многом автоматически: по-разному одевая их, по-разному обращаясь, разговаривая, играя с ними, даря разные игрушки и так далее. Добавьте сюда еще биологические - что бы ни крылось за этим словом - отличия!

Джон. И они безошибочно чувствуют, к какой из двух команд принадлежат...

Робин. Чувство принадлежности крепнет в них не только благодаря своей команде, которая зовет: «Будь с нами, будь как мы!» Но и благодаря чужой, подчеркивающей, что она для «других».

Джон. Теперь, когда мальчики и девочки на разных берегах, они могут обернуться и разглядеть родителей противоположного пола - на «том» берегу.

Робин. Да. Настала пора «эдиповой» фазы, которая продолжается примерно до шести лет.

Джон. В мифе Эдип убивает папочку и женится на мамочке по неведению.

Робин. А узнав обо всем, от ужаса, измучившись чувством вины, ослепляет себя.

Джон. И эта ранняя комедия положений имеет отношение к нашему «семейному» делу, потому что Эдип полюбил свою мать?

Робин. Да. Потому что настала пора, и маленькие мальчики «заводят роман» с мамочками. Они не только нежно любят, они не хотят «делиться» мамочкой ни с кем, и часто показывают, что ревнуют к отцу.

Джон. Они бы не прочь отделаться от отцов по примеру Эдипа. А между маленькой девочкой и папой происходит похожее?

Робин. Да.

Джон. И первым разглядел, что творится, Фрейд?

Робин. Он был поражен тем, какое важное место отводили этой мелкой драме в своих историях все приходившие к нему родители, не меньше его удивляло всеобщего, казалось, характера стремление людей забыть этот эпизод, даже отрицать, что в их жизни случалось что-то подобное.

Джон. Вероятно, людей смущало, что их «школа чувств» могла включать переживания, сигналящие об инцестуозных наклонностях, поэтому, если они и не вычеркивали пройденную ступеньку, то хотели принизить ее значение.

Робин. Да, но нельзя недооценивать значение этой фазы в развитии ребенка. Он захвачен чувствами, он не только испытывает ревность, но временами пугается своей чудовищной ревности. И понимает, что затевает: украсть того из родителей, кто «чужой» по полу, у «своего». Не удивительно, что ребенок также испытывает чудовищный страх, ведь «свой» по полу будет ревновать не менее сильно.

Джон. «Комплекс кастрации» замешен на страхе ребенка, что «свой» по полу накажет его за кражу? Наказание под стать преступлению...

Робин. Фрейд, последователи Фрейда уделяли много внимания этому моменту, и действительно, страх родительской ревности и мести проявляется в такой форме. Но не сводится к одной-единственной форме, точнее, с другого края «меч» страха заточен еще острее: ребенок страшится утратить любовь и поддержку того из родителей, кто по полу «свой», для еще маленького ребенка это значило бы лишиться необходимого.

Джон. Ребенок оказывается в очень сложной ситуации, пробуя украсть одного из родителей, но боясь мести «обкраденного». Что требуется для разрешения его сложной проблемы?

Робин. К счастью, простое средство. Взаимное родительское расположение, когда на первом месте - супружеские отношения, и прежде всего, забота о сексуальном удовлетворении друг друга. Если это так, родители мягко, но решительно пресекут попытку ребенка вмешаться в их отношения. Дверь в спальню для него будет закрыта. И ребенок почувствует облегчение, ведь тогда он поймет, что ему не удастся украсть «чужое». Ребенок подозревает, что сумей он - и рухнет брак, а чувством защищенности он обязан прочному браку.

Джон. Ребенка вынудили «переболеть» ревностью, узнать, что он исключен.

Робин. Мучительное испытание, конечно, но - необходимое. Впрочем, муки ребенка умеряет родительская нежная забота, когда речь обо всем остальном. Еще раз подчеркну: ребенку необходимо испытать поражение, понять, что не завоюет «чужого», но «поразят» его заботливой и любящей рукой: «свой» из родителей, вопреки страху ребенка, не предастся ревности, наоборот, будет любить, поддерживать его, как и прежде.

Джон. Значит, главное, что должен ребенок усвоить: родительский союз прочен, и родители друг у друга на первом месте.

Робин. Совершенно верно. А лучший способ для родителей внушить это детям - вести себя при них естественно, не скрывать от детей свою привязанность друг к другу. Если родители «справляются» и с главным делом, тогда надо отвечать на романтические чувства детей, чтобы помочь детям обрести уверенность в их сексуальных возможностях, реализовать которые пора настанет.

Джон. Итак, примерно в шесть ребенок, к своему огромному облегчению, узнает, что его битва проиграна!

Робин. А тогда он решит: пускай нельзя «их» разбить, к «ним» можно присоединиться. Мальчик, которому «нельзя» жениться на мамочке, может, по крайней мере, надеяться, что и ему «достанется» мамочкиного восхищения, если он идентифицируется и обретет сходство с отцом. Девочка, подражая матери, может рассчитывать, что привлечет внимание такого же неотразимого мужчины, как папа. И это путь к взрослению, мощный стимул лучше учиться в школе, успешнее находить место в разных группах: на спортивной площадке, в клубе - везде. Иными словами, ребенок способен шагнуть на следующую ступеньку развития.

Джон. Так. Но если ребенок не успокоился от сознания нерушимой крепости брака, то по одной из двух причин. Или крепости в помине нет, или о том, что есть, родители не довели до его сведения... чтобы запомнил.

Робин. Да, и последний родительский промах серьезнее, чем кажется на первый взгляд. У родителей, слишком потворствующих ребенку, у тех, что и мысли не допускают, чтобы ребенок почувствовал себя обделенным, исключенным, которые ни за что не обнаружат недовольства маленьким смутьяном, у таких ребенок в «эдиповой» фазе часто «обзаводится» всевозможными страхами.

Джон. А как они проявляются?

Робин. Обычно в замаскированной форме. Но символика игр, привычных ребенку, а также его фобий, ночных кошмаров сводится к ужасному для ребенка конфликту между любовью и ревностью.

Джон. Значит, если родители боятся исключить ребенка, кончится тем, что ребенок будет неимоверно бояться, будто способен разрушить счастливый союз.

Робин. Если родители чувствуют, что не могут «выразительно» закрыть перед ним дверь в спальню, то есть утаивают от ребенка сексуальную сторону своих отношений, брак может быть прочным, но ребенок подумает, что это не так, и вообразит (о, ужас!), что победил!

Джон. Ясно. Но, предположим, брак непрочен.

Робин. Тогда их всех подстерегает другая опасность: родители будут добиваться любви ребенка, соперничая друг с другом.

Джон. И слишком горячо ответят на его романтические чувства?

Робин. Да. Ребенок будет до крайности растревожен, он будет убежден, что разрушил брак. Он вообразит себя победителем, хотя в действительности совсем не на нем вина за осложнения в супружеских отношениях.

Джон. И что же произойдет с ребенком, который измучился от своей победы?

Робин. Мысль о том, что он разрушил родительский союз - основу собственного благополучия - настолько ужасает, что он будет страшиться пробуждающегося полового влечения, видя в нем причину всех бед в семье. И он может, так сказать, оборвать провода, чтобы больше «не слышать» тревожных звонков: заглушит зов пола, что обернется потом фригидностью или импотенцией... Причем эта мнимая победа поведет не только к половому бессилию, но и к психической «импотенции», к патологической боязни успеха.

Джон. Не в одних любовных битвах?

Робин. Нет. Будет страшить все принимаемое человеком за успех, все, в чем, как он или она думает, видят успех другие люди.

Джон. «Успешно» расстроив родительский брак, он - или она - будет бояться, что любой успех повлечет за собой катастрофу.

Робин. Именно. Можно сказать, что родители «не исключили» их полностью из своих супружеских отношений, и поэтому они зациклились на этой «эдиповой» фазе, то есть будут снова и снова «попадать» в ту же самую ситуацию неразрешимого любовного треугольника.

Джон. Будут соперничать с кем-то одного с ними пола за обладание кем-то другого пола.

Робин. Откуда и мужчины, которых тянет только к замужним женщинам, которые рвут связь, когда заходит речь об узах прочнее...

Джон. Им требуется муж - чтобы оградил их от полноценных отношений?

Робин. Точно так же, как женщинам, постоянно увлекающимся женатыми мужчинами, требуется жена. Тогда у них есть гарантия, что не придется вступать в настоящие супружеские отношения, к каким они не подготовлены. И все потому, что детьми так и не одолели положенную ступеньку, потому что родители позволили им вмешаться в свой тесный союз.

Джон. Или позволили думать, что они вмешались.

Робин. Верно. Пускай даже родительский союз достаточно прочен, у детей будут те же, хотя и не с такой крайностью выраженные осложнения, если родители прячут сексуальную сторону своих отношений от детей, как мы уже говорили, или родителей самих смущает секс. В любом случае у детей сложится впечатление, что их допустили в супружеский союз, и кончится тем, что дети отчасти «обзаведутся» родительской проблемой.

Джон. Как минимум дети решат, что в сексе «ничего хорошего».

Робин. Да. Но на этой ступеньке ребенок, помимо прочего, как раз должен с радостью переживать романтическое, сексуально окрашенное чувство, захватившее его,- наука ступеньки. Ребенок должен привыкнуть к чувству, не тревожиться и знать, что для родительского брака оно неопасно. Но если оно тревожит родителей, ребенок может «отключиться» от секса. Тогда, повзрослев, полюбив, он, вероятно, «не восстановит связь». Отец, отвечающий на кокетство маленькой дочери, не забывая о «границах», делает девочку увереннее в ее сексуальных возможностях, то же самое относится к матери и сыновьям.

Джон. Флирт не опасен, ведь ясно, что «настоящим» сексом занимаются за дверью спальни. А насколько детям положено знать, что делают за этой дверью?

Робин. Подробности родительского «дела» детей не касаются. Но детям полезно знать, что родители действительно занимаются любовью - с радостью и ко взаимному удовольствию.

Джон. Тогда ребенок затвердит две вещи. Первое: секс - это хорошо. Второе: от мамы и папы «сексуальненького» не получить.

Робин. Да, секс для ребенка должен быть все равно что морковка для ослика - должен вести во взрослую жизнь, где найдется партнер, с которым можно, наконец, «вкусить» удовольствие.

Джон. А «пуризм» в сексуальном воспитании оборачивается изъятием морковки - значит, ослику не за чем тянуться вперед...

Робин. В случае же с инцестом - реальным или, в миллион раз чаще, в ситуации, когда кто-то из родителей предлагает ребенку большую эмоциональную близость, чем та, что предназначена партнеру,- морковка осликом съедена. Опять же, меньше причин двигаться вперед... расти.

Джон. Значит, и пуританство, и инцест задержат рост ребенка. Возможно, в обеих ситуациях у нас родители, которые сами не хотят взрослеть. Хотят, чтобы все остались как есть, всё осталось как есть.

Робин. Да. Я думаю, к этому, в действительности, и сводится инцест. Еще раз замечу, не о «технической» стороне речь. Речь о ситуации, когда у родителей не налажены сексуальные отношения, партнеры не удовлетворяют друг друга и переносят на детей свое сексуальное влечение, впрочем, принимающее крайне замаскированные - и не осознаваемые ими - формы.

Джон. О'кей. Значит, мягко, но решительно остановив ребенка, пробующего нарушить их союз, дав ему понять, что они счастливы вдвоем за дверью спальни, родители позволяют ребенку успешно преодолеть «эдипову» ступеньку к шести годам. И тогда он перешагивает на следующую - третью из четырех - ступень сексуального развития. Пришла «латентная» пора.

 

 

 

Разные-всякие

 

Джон. Вы говорили, что женщина, которая переходит мост, попадает в беду. А зачем ей вообще ступать на мост?

Робин. Если мать у дочери холодная, мало дает, а отец дает больше, она может пройти часть моста или даже добраться до чужого берега. Последнее кончится для нее транссексуализмом.

Джон. А это значит...

Робин. Это значит, она ощущает себя мужчиной. Психологически она уже превратилась в мужчину. Хочет вести мужскую «линию», хочет, чтобы ее принимали за мужчину, поэтому может решиться на последний шаг - изменение пола.

Джон. Кто попадает в ловушку транссексуализма с мужской стороны?

Робин. Мальчики, застрявшие на материнской стороне, подогнавшие себя «под маму» и принимающие себя за настоящих женщин.

Джон. А почему они не попробовали ступить на мост, чтобы двинуться в отцовскую сторону?

Робин. Обычно мать такого мальчика, позаботившись о блаженном младенчестве сына, не позаботилась вовремя помочь ему отделиться - противилась расставанию.

Джон. И отец не смог убедить перебраться на его сторону?

Робин. Не смог, чаще всего он просто «ноль»... Поэтому для таких мальчиков, если им не помогли одолеть мост к двум с половиной, когда закрепляется осознание половой принадлежности, «поворот» в мужскую сторону становится все менее возможным. Даже лечение не дает результатов. Им «не интересна» мужская психология, они тоже решаются на операцию по изменению пола.

Джон. Так. Ну, а те, которые на мосту? Которые отправились на противоположный берег, но не добрались. Они - гомосексуалисты?

Робин. Да. Гомосексуалисты - это те, кто «растянулся» по всему мосту...

Джон. Значит, матери дали им отойти на какое-то расстояние?

Робин. Ну, как правило, у гомосексуалистов-мужчин матери - собственницы по натуре.

Джон. Но в меньшей степени собственницы, чем матери транссексуалов?

Робин. Во всяком случае, здесь меньше уподобления в паре «мать - ребенок». Кроме того, у меня сложилось впечатление, что сыновьям при таких матерях все же не довелось изведать райского блаженства. Значит, меньше причин оставаться на материнском берегу.

Джон. Что делает отец в этой семье?

Робин. Обычно о таком говорят, что от него «мало толку», он не способен оказать нужного воздействия на сына и «перетянуть» на свою сторону. Если он не «пропал», он живет в семье дальним родственником, отцом-недоучкой. Или он человек грубый, не способный любить. Но как бы то ни было, гомосексуалисты-мужчины ушли достаточно далеко по мосту и причисляют себя к мужскому полу. Ушли, очевидно, страшась матери.

Джон. Почему?

Робин. Все потому же: мужчина боится сил материнского «притяжения», боится остаться на материнском берегу навсегда. У гомосексуалиста боязнь этого «притяжения» еще сильнее, ведь он не добрался до отцовского берега. Но раз он «не подружился» с отцом, больше материнских «пут» его ужасает мужская ревность отца к сыну-сопернику.

Джон. Значит, если гомосексуалист не добрался до отцовского берега, он никогда не обернется к матери, не будет «заигрывать» с ней, «не переболеет» Эдиповым комплексом?

Робин. Нет. Он останется на мосту, стремясь к отцу... К отцу, какого хотел бы иметь, в каком нуждался, но какого так и не обрел. Поэтому его будет тянуть к мужчинам, он, «не обернувшись» к матери, не испытав к ней влечения, «упустит» женщину из жизни.

Джон. Вы думаете, что гомосексуалист, по существу, так и ищет любящего отца, от которого получит недостающее?

Робин. В этом главное, хотя, конечно, все сложнее. По многим причинам. Но я вижу в гомосексуалисте человека, не узнавшего нормальных гомосексуальных - что значит распространяющихся на свой пол - теплом и любовью проникнутых отношений с отцом.

Джон. Гомосексуальные отношения... с отцом?

Робин. Я не имею в виду манипуляцию с гениталиями. Но я все же говорю о физическом касании, точнее, о грубоватой шумной возне, наподобие той, какую затевают футболисты, когда кто-то из команды забьет решающий гол.

Джон. Да и вообще не промажет... Значит, тот, кому от отца вдоволь досталось крепких - с любовью «отобранных» -  тычков, тот перейдет мост?

Робин. И, между прочим, позаимствует силу и твердость у отца, подчинившись отцовской твердой руке,- мы уже говорили об этом. Он будет чувствовать в себе запас прочности, позволяющий принять ответственность за семью. Мужчине-гомосексуалисту чаще всего не удалось взять препятствие под названием «власть», и всю жизнь он гонится за случаем пережить непережитое, впрочем, ищет символ отцовской власти и силы - пенис мужчины,- а не реальные вещи: твердость, ответственность.

Джон. Вот это мысль! Значит, Вы думаете, мужчинам-гомосексуалистам по нраву чужой пенис, потому что символизирует нечто, чего им недостает?

Робин. Да. Пенис означает отцовскую любовь и сердечность, его заботливую власть и хранящую силу и дальше - чувство, что эта твердая сила воспринята, «присвоена». Откуда желание гомосексуалиста множить опыт с чужим пенисом. Но пенис всего лишь пенис - «главными вещами» гомосексуалист не владеет, он неудовлетворен, ненасытен, переходит от партнера к партнеру.

Разумеется, я говорю о мужчинах, которые добрались до середины моста, удовольствовались этим и отказались от попыток достичь берега. Те же, кто ближе к отцовскому берегу, могут открыть для себя, что отношения с мужчиной, если они глубоко задевают чувства, дают что-то «недоданное» отцом. И вот такие способны перейти мост, включиться в «мужскую команду». Подобная глубокая привязанность к другому мужчине иногда не обходится без физической близости, которая, впрочем, очень часто и не нужна - нужна отеческая сердечность.

Джон. Так, если мужчины и женщины гомосексуального склада растянулись по всему мосту - кто застрял ближе к мужской стороне, кто к женской,- они же могут найти пару среди «своих», приняв, соответственно, мужскую и женскую роли, и благодаря какой-то «несхожести» дополнять друг друга, как это обычно у правильно сориентированной пары?

Робин. Я думаю, Вы правы - могут. Но все же давайте не будем перегружать наш воображаемый мост суетливой толпой. Это все-таки метафора поисков себя, а не партнера.

Джон. Хорошо, но мы практически не говорили о женщинах гомосексуального склада.

Робин. Знаете, специальной психологической литературы о женском гомосексуализме мало, если сравнивать с тем, что написано о гомосексуалистах-мужчинах. Похоже, будто гомосексуальные отношения у женщин рассматриваются как более естественные, не требующие «расследования».

Джон. А что пишут по этому вопросу авторы феминистского толка?

Робин. Они впереди психотерапевтов и считают такие отношения едва ли не нормой. Мой профессиональный опыт убеждает меня, что действительно женский гомосексуализм отличается от распространенного у мужчин: тут подлиннее, что ли, поддержка, любовь. Эти женщины порой и не обращаются за помощью к специалистам. Для многих женщин гомосексуальные отношения, кажется, просто ступень развития.

Джон. Но, подобно мужчинам гомосексуального склада, эти женщины ведь тоже пропустили эпизод «заигрывания» с противоположным полом в семье, они по-прежнему обращены лицом к матери.

Робин. Да, в их случае действует тот же принцип: обычно они ищут - поскольку были лишены - проникнутой любовью физической близости с матерью.

Джон. Так, подводим итог, не выпуская из виду воображаемый мост. На материнском берегу, но чуть поодаль от матери - женственные девочки, на отцовском берегу - мужественные мальчики. Транссексуалы с мужской стороны не покидали материнский берег, с женской стороны - пересекли мост и добрались до отцовского берега. Гомосексуалисты растянулись по всему мосту. Хочу задать Вам последний вопрос. Кажется, сегодня общепризнанным стало мнение, что психологической конституцией, на 100% гетеросексуальной, могут похвалиться очень немногие. Не будет ли правильнее поместить большинство из нас на мост, иными словами, допустить, что большинство имеет некоторую, возможно, слабо выраженную склонность к гомосексуализму?

Робин. Вот тут метафора немного подводит. Но чтобы она все-таки еще послужила, давайте скажем, что в определенных обстоятельствах мы можем вернуться на более раннюю ступень развития, хотя предпочитаем придерживаться в своем поведении более зрелой. Например, нередко мужчины, надолго изолированные от женщин,- находясь в тюрьме, в море, в закрытом учебном заведении,- вступают в половую связь с мужчинами же, поскольку выбора нет, хотя это мужчины гетеросексуальных «привычек». Но Вы правы, у нормального человека должно быть место всем и всяким чувствам.

Джон. Но он не склонен поддаваться всяким...

Робин. Да. Или он не осознает их, потому что спрятал за «ширму».

 

«Ходунок» узнает свой пол

 

Джон. Вы говорили, что дети, только сделавшись «ходунками», вероятно, думают, будто могут быть обоеполыми.

Робин. Да. Они пока «своевольничают».

Джон. Эти маленькие «аутсайдеры» должны присоединиться либо к «мужской», либо к «женской» команде. А им границы «тесны», им кажется, что их слишком «ужимают».

Робин. Да, им не нравится, что у них не будет того, чем может похвастать другой пол. Но, конечно же, придется смириться. Малышке придется смириться, что «этой штучки» ей не иметь, а малышу - с тем, что у него не родится ребеночек. Но вначале им трудно.

Джон. Кто поможет?

Робин. Прежде всего родители.

Джон. Которые учат не столько словом, сколько примером?

Робин. Это главное. Ребенок постигает свою половую принадлежность, подражая поведению того из родителей, кто одного с ним пола. Но наука дается куда легче, если он может одновременно изучать противоположный пол и сравнивать.

Джон. Поэтому ему необходимы оба - и папа, и мама.

Робин. Или, по крайней мере, двое людей разного пола, которые бы посвящали ему много времени.

Джон. А что за образцы ему нужны?

Робин. Ну, раньше все было ясно. Отцам подобала мужественность, матерям - женственность, и каждый знал, что есть что. Но в наше время, когда роли полов уже не соответствуют традиционным, путаницы не избежать.

Джон. И к чему придем, по-Вашему?

Робин. Думаю, многое сохраним от традиционной модели, а те, которые попробуют слишком крутой поворот, даже вернутся к ней. Однако лучшее из нового усвоим. Большинство мужчин и женщин будут за равноправие, где-то за равенство, но также - за совершенно определенное различие... Определенное психологической разнородностью.

Джон. И как все это увязывается с нуждами ребенка, которому следует правильно «выучить» роль, закрепленную за ним его полом?

Робин. Здоровье, счастье, уверенность «не отходя от роли» достигаются в том случае, если родители, показывающие ребенку пример и обучающие примером, могут отчасти выступать «за другого». Но, конечно же, каждый из них доволен своей особой ролью, во многом отличной от роли другого.

Джон. Значит, отношения родителей, пробующих унифицировать роли, не на пользу ребенку?

Робин. Похоже, такой пример его запутывает. Нужно, чтобы родители делили поровну какие-то обязанности, имели какие-то общие интересы, выступали сообща там, по крайней мере, где речь идет о воспитании ребенка. Но ребенку также нужно видеть, что родители разные, делают разное дело и уважают, ценят друг друга за то, что разные. Чтобы определиться, где находитесь, нужно два ориентира и - на определенном расстоянии друг от друга.

Джон. Иными словами, отец делает сыновей мужчинами, выступая перед ними образцом «крайне» мужских качеств?

Робин. Нет. Любопытно, но в действительности отец не сделает из сыновей настоящих мужчин, если будет вести себя как «образцовый» мужчина. Или - со всей мужской твердостью давить на них, чтобы они вели себя по-мужски. Может выйти совсем наоборот! Только в том случае, когда отцы твердые, но при этом также любящие, участливые, иногда разделяют повседневную заботу о детях, из их сыновей и дочерей вырастут «надежные» мужчины и «верные» женщины.

Джон. Ну, а матери?..

Робин. То же самое. Если они «утвердились» в своей женственности, принимают «в круг» дочерей, но также счастливы от присутствия мужского «начала» в семье - мужа и сыновей,- они помогут детям правильно «взяться» за свою роль.

Джон. Похоже, что отцовское «присутствие» на сцене жизненно важно время от времени; ему, в отличие от матери, незачем постоянно оставаться на сцене.

Робин. Да, похоже, что так. Важно не сколько он остается на сцене, а что делает в свой «выход». Но по многим свидетельствам, отсутствие отца в ранние годы оборачивается осложнениями в сексуальном развитии детей, особенно мальчиков.

Джон. Потому что если у девочек есть, по крайней мере, образец, которому им положено следовать, хотя и нет для сравнения противоположного примера, у сыновей вообще не будет образца... а только пример неполагающейся им роли?

Робин. Верно, впрочем, дело не только в этом, а еще и в том, что развитие мужчины превосходит по сложности развитие женщины. Мальчику предназначено нечто «сверх» того, что определено для девочки.

Джон. Подобно тому, как изначально необходима игрек-хромосома, чтобы развитие «новенького» пошло в мужскую сторону?

Робин. Да, тут психологическое подобие биологического «поворота». Вот Вам наглядное разъяснение происходящего с ребенком в год и три. Поскольку дети и мужского, и женского пола начинают жить в материнском организме и только мать может кормить их грудью, дети обоего пола сначала обычно привязаны к матери, и поэтому я помещаю их по одну сторону воображаемой реки. Отец - он на другом берегу - сначала для детей «фигура на расстоянии». Он, так сказать, спонсор, поддерживающий предприятие. Значит на этом этапе мать оказывает на детей большее влияние, и дети обоего пола принимают ее за образец.

Джон. Если ситуация не изменится, мальчик не узнает необходимого ему мужского примера для подражания?

Робин. Верно. Значит, чтобы психологически развиться в мужчину, он должен перейти мост и присоединиться к отцу.

Джон. А девочка остается там же, где и была,- с матерью?

Робин. Да. Конечно, она всегда может поиграть на мосту, пройти какую-то часть моста, а то и «далеко зайти», если озорная девчонка. Но все ждут, что она вернется на свой берег, и ее первая сильная привязанность к матери будет способствовать этому.

Джон. Значит, перейти мост - та самая сверхзадача, предназначенная мальчику?

Робин. Да. Задача в том, чтобы одолеть сильнейшее материнское «притяжение».

Джон. И что же помогает ему освободиться от привязанности к матери, перейти реку?

Робин. Два момента. Первый - настроенность матери оборвать со своей стороны эмоциональную «пуповину», соединяющую их, облегчить ему отдаление, иначе ему будет трудно освободиться от первичного «тяготения». И второй момент - любовь отца, желание принять его в мужскую компанию.

Джон. Если он получает помощь с обеих сторон, сколько времени уйдет у него, чтобы преодолеть мост?

Робин. Он должен преодолеть мост примерно к двум с половиной. Фактически трудно обратить движение вспять после полутора лет. Но оба «новичка» по берегам реки осматриваются вокруг, изучают отведенное им место еще несколько лет.

Джон. Значит, примерно в три с половиной мальчик уже на отцовском берегу, то есть он доволен и горд оказаться мужчиной.

Робин. Он оборачивается к мамочке и начинает «заигрывать» с ней, точно так же, как девочка через реку принимается «заигрывать» с папой.

Примерно до пяти лет у детей длится период романтической любви к родителям противоположного пола, о чем я упоминал.

Джон. Эдипов комплекс.

Робин. Да, но надо добавить сюда ревность к родителям одного с ними пола, а также страх, что этот «третий» отыграется на малолетнем нарушителе супружеского спокойствия.

Джон. Хорошо, пока сын идет к нему по мосту, как отец поможет развиться дочери?

Робин. Девочка тоже должна встать отдельно от матери. И отец, делающий свое отцовское дело (мы говорили, он указывает «границы», оставляет за собой твердость, побуждает к исследованию мира и, конечно же, «возвращает» себе жену), помогает девочке стать независимее. И хотя девочка на одном берегу с матерью, она отдаляется - именно потому, что должна найти себя.

 

Почему пола - два?

 

Робин. Значит, «занимаемся» сексом... Суть в том, что тут счет «на два». Пола два, и это потому, что только «один» «плюс» «другой» дадут... «новенького».

Джон. Вы хотите сказать, что непорочное зачатие даст ребенка, который будет все равно что клон матери?

Робин. Да, если бы мы, как низшие растения и животные, могли плодить детей почкованием, делением, они были бы генетически наша точная копия. Но в человеке хромосомы наполовину от матери - из яйцеклетки, наполовину от отца - из спермия. Поэтому-то и возможна генетически новая комбинация.

Джон. Что такое хромосома?

Робин. Совсем не учили биологию?

Джон. Учил, но учитель был в прошлом регбист международного класса, он тоже не знал.

Робин. Ну, это крохотная, микроскопическая нитка бусинок, где любая буинка несет «указания», как «создать» человека. В каждой человеческой клетке 23 пары таких хромосом, несущих законченную программу, по которой «создан» и «действует» данный индивид.

Джон. Значит, в каждой клетке - «руководство» по созданию «новенького». Но зачем «пары»?

Робин. Хромосомы должны быть в паре, чтобы после деления клетки в каждой из двух вновь образовавшихся имелся полный набор, который затем опять самоудваивается. Теперь главное: пара хромосом у мужчины поразительно отличается от пары у женщины. В обычной женской клетке - две одинаковые удлиненные хромосомы, называемые «икс-хромосомами», а в обычной мужской - удлиненная икс-хромосома и другая, меньшей длины, называемая «игрек-хромосомой». В отличие от всех иных клеток, в половых клетках - сперматозоидах у мужчин и яйцеклетках у женщин - непарный набор хромосом.

Джон. Дальше?..

Робин. Самое трудное уже позади. Дальше, когда материнская яйцеклетка соединяется с отцовским сперматозоидом для создания клетки «новенького», материнская содержит икс-хромосому, а вот отцовская может содержать либо икс-, либо игрек-хромосому.

Джон. Значит, отцовская половая клетка определяет пол ребенка?

Робин. Правильно. В самом начале, когда «новенький» в материнском организме еще очень мал, он снабжен зачатками половых органов обоих полов. Но если игрек-хромосома отсутствовала, зачатки мужских половых органов пропадают, развиваются матка и влагалище.

Джон. Если отцовская хромосома оказалась икс-хромосомой, получим комбинацию икс-икс, то есть девочку.

Робин. А если отцовская была игрек-хромосомой, то присутствие игрек-хромосомы во всех клетках «новенького» переключит его развитие в мужскую сторону. И вместо женских половых органов разовьются тестикулы. Под действием вырабатываемых ими гормонов зачатки женских органов полностью отпадут и у вас - пенис.

Джон. Я и не представлял, что женщина - отправной тип. Значит, клетки «новенького» развиваются в женскую сторону, если не переключаются в мужскую игрек-хромосомой?

Робин. Да. Но если игрек-хромосомой даны «указания», обратное переключение уже невозможно. Направление развития определилось.

Джон. Можно ли эти нехитрые планы - икс-икс или икс-игрек - как-то расстроить?

Робин. В редких случаях такое возможно. Ребенок оказывается с одной икс-хромосомой, это определенно женский организм, но - не способный к деторождению. Случается комбинация икс-икс-игрек - с мужскими половыми органами, но с незначительно развитыми тестикулами, при этом со слабо развитыми грудными железами. Бывает комбинация из одной икс- и двух игрек-хромосом - такие люди мужского пола ненормальны во многих отношениях. В некоторых обстоятельствах, например при опухолях, вырабатываются избыточные половые гормоны или же активность гормонов снижается; бывают случаи, когда женщина, принимая во время беременности какие-то препараты, нарушает гормональный фон в организме, и механизм переключения в «новеньком» срабатывает позже и не без погрешностей, но это крайне редкие случаи.

Джон. Итак, физически вы можете быть только «одним из двух». А психологически?

 

СОЗРЕВШИЕ МЫСЛИ: ЧЕМ БОЛЬШЕ, ТЕМ ЗДОРОВЕЙ

 

Джон. Мы немного говорили о команде: о том, как отдавать, брать и достигнуть согласованности с другими. Но имели в виду одного ребенка. Легко ли достается семье второй ребенок?

Робин. Совсем другое дело - по мнению родителей. Ведь уже одолели прыжком пропасть между тесной «связкой» молодой пары, все свое внимание посвящающей друг другу, и семьей, где оба должны в согласии смотреть за третьим. Теперь они просто шагнули от малой - к большой семье.

Джон. Основные правила - те же? Навыки, которые обрели, «играя в тройке», можно применить и в пополнившейся команде?

Робин. Да. При прочих равных условиях родителям даже легче: уже известно, что потребуется, как дать ребенку нужное. Первый ребенок - это для родителей заново открытая от неведения Америка - понятная тревога, что идут неверным путем. Но со вторым - глаз наметан, рука набита. Они уже знают, что их страхи в основном беспочвенны, они уверенно справятся с несложной проблемой, не заглядывая в книги, не обращаясь к специалистам. Мой совет - рожать сначала второго!

Джон. Да, но все же за двумя смотреть не легче, чем за одним.

Робин. Вы правы, но я говорю о том, что если «смотреть» отдельно, то за вторым - легче, чем за первым. Хотя, конечно, хлопот прибавляется. Не только потому, что теперь два рта - накормить, две попки - отшлепать. Надо освоиться с новыми отношениями увеличившейся семьи.

Джон. Вы хотите сказать, что ко времени появления второго первый ребенок уже одолел пару ступенек, оба требуют заботы, но - разной.

Робин. Родители теперь делят свое внимание между детьми сообразно потребностям каждого. Отец - если родители способны взаимодействовать - в основном берет на себя старшего ребенка, оставляя матери заботу о младенце. В наше время супруги, конечно, могут подменять друг друга, но я уже объяснял, почему такое распределение ролей имеет смысл, когда дети малы.

Джон. А если родители плохо взаимодействуют?

Робин. Тогда вариантов несколько. В семье «аутсайдеров» борьба за власть может стать изощреннее, когда дети подрастут,- вырастет число возможных «военных» союзов. В семье, «повязанной» депрессией, мать объединяется с одним ребенком, отец - с другим, но это не здоровое распределение ролей, а разрушение супружеской связи. Вместо супружеской пары образуются две парочки: в одной ребенок при мамочке, в другой - при папочке. В семье с неустоявшимися «границами», где без проекции и шагу не ступят, есть «хороший» ребенок, идеализированный, и «плохой», козел отпущения. Дети будут вести себя соответствующим образом - как «предписано».

Джон. Хорошо, теперь давайте посмотрим на большую семью глазами детей. Каково это - быть старшим, младшим или средним?

Робин. Ситуаций множество: для ребенка - старшего, младшего - имеет значение даже пол прочих детей в семье и, конечно, место родителей в семейном «строю». Впрочем, есть несколько общих и очевидных моментов, обусловлвивающих различное положение детей в семье. Старший, например, неизбежно получает с избытком родительского внимания. С одной стороны, это замечательно: больше стартовый «капитал» - ему достается больше поддержки, больше помощи. Но негативная сторона его положения в том, что от старшего и больше ждут, на него больше давят, хотя тут залог достижений, успехов; старший, однако, перегружен родительскими амбициями и может в результате потратить свою жизнь на реализацию родительских устремлений. Кроме того, конечно, для первого настоящая катастрофа - появление в семье второго ребенка.

Джон. Вы были старшим ребенком в семье - да? Помните, как это - »в старших»?

Робин. Я был старшим из пяти сыновей. Еще бы не помнить! Первые четыре года жизни был переполнен безоблачным счастьем - пока не родился брат, а тогда будто бомба взорвалась, и надолго все во мне посерело, затянулось сеющей пепел тучей. Как многие первенцы - убежден - я был изначально «испорчен», и поэтому еще сильнее негодовал на «новость», отчего у всех близких попал в «черные списки». К тому же в моей семье водилась «фамильная» боязнь зависти, мои родители держали ее за «ширмой». И они «отвращали» меня от зависти страхом вместо того, чтобы «указать границы», что помогло бы мне постепенно одолеть ее.

Джон. Значит, Вас и Ваших братьев изводила ревность?

Робин. Чудовищно! Мы без устали ссорились из ревности, а родители не знали, как с нами справиться. «Откуда такие ревнивые,- обычно сокрушались родители,- мы же стараемся ко всем относиться одинаково». И действительно, старались. Но поскольку зависть, ревность ужасно пугали и тревожили их, нам не дали возможности «наревноваться» - »переревновать» и усвоить ревность как нормальное, естественное среди прочих, положенное человеку чувство. Но я-таки теперь ученый, и когда ко мне за консультацией обращаются семьи, жалуясь на ревность среди детей - хотя каждому кусок пирога режут по линейке и никого не обделяют пенициллином, если простыл один,- я знаю, что делать. Я говорю им, что у них во многих отношениях замечательная семья, но они явно не преуспели в зависти, им нужно поупражняться, а потом придти ко мне еще раз.

Джон. То есть очень доброжелательно Вы подталкиваете их «сознаться» в зависти - осознав, вытащить зависть из-за «ширмы».

Робин. Да. Полезно «вести дело» шутя. И пусть папа проявит инициативу - за обедом в воскресенье пусть попросит маму положить ему на тарелку на одну картофелину меньше, чем всем остальным, предполагая, что каждый позлорадствует всласть. Он с удовольствием сделает этот почин, чтобы подать всем хороший пример - какова и цель. А кроме того, ему решать, кто будет следующей жертвой поучительной шутки.

Джон. Родителей не заденет, что Вы посчитаете их тоже «больными» завистью?

Робин. Нет - если посчитают так в рассчете на то, что они помогут детям переболеть чужим «здоровьем» - »перезавидовать» - и научиться справляться с завистью. Разумеется, вы подаете такой же совет самим родителям - не прямо, эзоповской речью. Даете также и им возможность вытащить зависть из-за их «ширмы», вздохнуть легче... духом соперничества, которое нормально для их отношений. Ведь дети обычно открыто выражают естественное соперничество, которое присуще и родителям, ... старающимся не смотреть в глаза правде.

Джон. Родителям присуще естественное соперничество?

Робин. Они соперничают, будучи разными, обладая разными преимуществами,- как мужчина и женщина, отец и мать. Тут также отголоски ревности к братьям и сестрам, с которыми они росли в своих семьях. Если родители научатся легче принимать естественное «напряжение», существующее между ними, ссоры детей утихнут сами собой.

Джон. Я был единственным ребенком в семье и думаю, что не усвоил многих уроков, которые Вы затвердили, «погрузившись» в естественное соперничество братьев, сестер. Поэтому в какой-то степени я прятал за «ширму» свой дух соперничества и чувство зависти, я стал осваивать их лишь в Вашей группе.

Робин. А еще, как думаете, где промахнулись - »в единственных»?

Джон. Ой, удар не по правилам! Я был слабее сверстников - родители «единственного» носятся с ним, потому что больше не на кого излить нежность, не о ком тревожиться.

Робин. И единственный ребенок в семье уже принимает себя за «единственного в своем роде»!

Джон. Да, раз вы единственный, значит, начинаете считать себя особенным. Поэтому, наверное, во мне есть что-то от «аутсайдера». И раз вы один у родителей, вам труднее «вырваться» от них, стать независимым. После Кэмбриджа я полтора года прожил в Штатах и, признаюсь, как ни стыдно, что домой почти не писал. Но таким неуклюжим способом - даже не осознавая - думаю, я перерезал, наконец, пуповину.

Робин. Единственным детям освободиться от родительского вмешательства даже труднее, чем старшим.

Джон. А в других отношениях как сопоставимы «единственные» и «старшие»?

Робин. У «единственных» обычно больше напора и меньше сомнений, чем у «старших». Возможно, потому, что им не пришлось пережить травму: их, «одних-единственных», не свергали с престола.

Джон. Ну, а младшие?..

Робин. Невыгодность их положения в том, что они могут так и остаться «младенцами», ведь родителям больше некого носить на руках. Как и старший или единственный, младший ребенок обеспечен особым родительским вниманием, но в отличие от старшего или единственного, он получает поддержку всех братьев, сестер. Средние дети немного «заброшены» им - донашивать одежду старших, натягивать носки, севшие после многих стирок, но как раз эти-то прекрасно «сыграются» с чужими детьми, натянут нос и старшим, и младшим. Впрочем, запомните, все от мала до велика в семье умеют прекрасно объединиться в команду, если хотят перехитрить родителей или вырваться из пут. Умеют разделять и властвовать. Способны выйти из-под контроля и уйти из-под наблюдения, запутав родителей, заготовив алиби друг для друга, оставив следы в разных направлениях,- как выбравшиеся на волю заключенные, которые разбегаются кто куда, зная, что шериф с отрядом не пустится за всеми сразу.

Джон. А раз сумели дружно вложить в «игру» подхваченное за тюремными... простите, родными стенами, то такой команде проще избежать родительских проблем.

Робин. Да. Одно из условий недурного «роста» в проблемной семье - расти в куче сестер и братьев. И родители могут исправиться с подачи детей. В моей практике был замечательнейший случай: у меня появилась пара, самая вспыльчивая, необузданная и буйная, какую мне когда-либо приходилось встречать. Я не мог справиться сам, подключил жену, но они просто затыкали нам рот. Тогда мы позвали их вместе с детьми. В следующий раз в нашей приемной сели в круг одиннадцать человек: мы с женой, буйная пара и их семеро детей - подростков, молодых мужчин и женщин. Мы поразились: какие же нормальные и приятные «дети» по сравнению со своими родителями! Благодаря «детям» мы смогли, впервые с начала знакомства, конструктивно побеседовать с родителями об их сексуальных отношениях.

Джон. Дети помогли?.. Как?

Робин. Главным образом то была заслуга старших дочерей. Одна в особенности прекрасно себя показала. «Я не хочу, чтобы ты расстраивался, папочка,- начала она,- но думаю, ты не станешь возражать против того, что я скажу...» Он велел ей продолжать и затих, внимательно слушая. И она продолжала: «Беда в том, папочка, что ты не очень хорошо понимаешь женщин. Крик, брань... этим путем ничего не достичь. С ними надо лаской...» Ну, и так далее. Он проглотил все это, согласно кивая головой - мы смогли вступить. Конечно же, другие «дети» поддерживали ее, в малочисленной семье этот «номер» вряд ли прошел бы.

Джон. Похоже на аргумент в защиту демократии - а? Чем больше высказано мнений, тем проще выбрать полезное. Я, единственный ребенок в семье, знал только родительский взгляд на вещи и, пока не попал в Вашу группу, не набрался нового семейного опыта, взяв себе во временные родители Вас и Пру, а остальных - братьями, сестрами, я не смог освободиться от некоторых приобретенных в Уэстон-сьюпер-Мэр шаблонов поведения, которые мне мешали жить. Возможно, имей я братьев и сестер, в полезных прениях я бы почувствовал раньше!

 

Неврозы навязчивых состояний

 

Джон. Что такое навязчивое состояние? Когда человек чувствует побуждение что-то сделать, о чем-то думать?

Робин. Человек чувствует, как разные его стороны ведут в нем непрестанную борьбу, которую  он  не способен решить в пользу той или другой стороны. И даже на самом деле не представляет, за что борьба.

Джон. В чем его отличие от «аутсайдера»?

Робин. Случай тот же, просто «тяжелее» тянет. И как с прочими психическими расстройствами, порочный круг надо искать там, где начинается попытка решить проблему, потому что попытка только множит проблемы. Желание держать себя вне собственной мысленной карты, отдельно от других людей оборачивается «метастазирующим» нарушением единства, когда разъединяются уже разные стороны личности. Одна сторона личности - сознание не уравновешивается и не руководит другой - инстинктом, побуждениями. Поэтому личность «теряет связь» с собой и не доверяет себе. Постоянно тревожится, что «отбившаяся» сторона полностью выйдет из-под контроля, и кончится все катастрофой.

Джон. Каковы симптомы?

Робин. Иногда просто преувеличенный и необъяснимый страх сделать что-то, что, кажется, будет иметь пагубные последствия, или страх, что уже - неосознанно - сделано что-то ужасное. Человек чувствует необходимость постоянно убеждаться: нет, не совершил, не совершал «ничего такого», заверять себя: нет, не сделал, когда ослабил самонаблюдение. И, естественно, он постоянно за собой наблюдает. Он знает, что это глупо и никто не поймет его.

Джон. А чем именно ему не хотелось бы «запачкать руки»?

Робин. Тем, от чего обычно удерживает сознание. В особенности это насилие и распутство. Впрочем, может быть и любое другое осуждаемое обществом действие.

Джон. А я за навязчивое состояние принимал стремление всегда пересчитать стекла или надевать одежду в определенной последовательности.

Робин. Ну, я начинаю с нарушений грубее, когда человек отдает себе отчет, какое чувство, побуждение его страшит... хотя он в некоторой степени и «выключил» чувства. Я еще не касался развертывания порочного круга.

Джон. Расскажите, расскажите.

Робин. Происходит вот что: из-за отсутствия связей возникает тревога, но человек этого не понимает. И чем больше страшится, что потеряет контроль над собой и поддастся безумной ярости, тем больше порывает связь с чувствами. То есть усугубляет прежнюю разъединенность своих разных сторон.

Джон. Набирается порока...

Робин. Именно. Попытка страдающего навязчивостью разъединить, замаскировать, подавить чувства бесполезна, потому что уменьшает его реальный контроль над собой и увеличивает страх, что случится то, чего он старается не допустить. Он добавляет усилий, «рвет» и «глушит», но тревога растет тем безудержнее. Он все беспокойнее, нерешительнее, все меньше готов на риск, все очевиднее «привидение». Он только и делает, что думает, тревожится, но у других впечатление, что он эмоционально - мертвец, разве что тревога прорывается из него... часто мыслями, которые он не способен остановить, которые обнаруживают так пугающую его утрату самоконтроля.

Джон. Навязчивые мысли диковаты?

Робин. Да. Например, он с ужасом думает, что газ или электричество наделают в доме дел, что он ушел, а дверь не запер, что влезут воры, поэтому он проверяет краны, замки, выключатели снова, снова и снова. Только что проверял - а его тянет вернуться, проверить еще раз. Или же он боится чем-нибудь заразиться, моет руки «до дыр», не берется за дверные ручки.

Джон. То есть одновременно переживает «вредные» чувства и сознательно пытается убить их в себе.

Робин. Если он боится, что его сексуальная энергия вырвется из-под контроля, он может сдерживать себя, например, страхом венерических заболеваний, что говорит и о его сексуальных потребностях, и о сознательных попытках не удовлетворять их... Нужда мыть руки у виноватых в умерщвлении чувств трагична - помните леди Макбет с ее отчаянным и бесполезным «Прочь, проклятое пятно...»?

Джон. Но Ваш трагический «герой» не имеет по-настоящему реального представления ни об одной из сталкивающихся сторон.

Робин. Да, тут, очевидно, пружина его навязчивых мыслей и действий. Помогая человеку, вы должны крепко его поддерживать, когда он «включает» эти свои «опасные» чувства и познает их.

Джон. Кажется, я уловил. Похоже на водителя, который, боясь аварии, забрался на заднее сиденье: он может оправдаться тем, что не прикасался к рулю! И эти действительно ужасные навязчивые состояния - результат недостатка твердости у родителей?

Робин. Да, хотя, не скрою, некоторые психиатры, по-моему, глубоко заблуждаясь, объясняют расстройства чрезмерной строгостью. Мой опыт свидетельствует о прямо противоположном: советую родителям быть жестче, последовательнее, и дети в семье, страдающие подобными неврозами, быстро приходят в норму. Со взрослыми то же самое. Дай им психотерапевт волю спонтанно ассоциировать, он умрет от скуки или от старости, а вылечить не успеет.

 

 

Аутсайдер

 

Джон. А теперь опишите мистера - или мисс - Мазилу. Людей, не усвоивших нужных уроков. Что это за люди?

Робин. А Вам как они представляются?

Джон. Они в свое время плохо прыгали и не взяли расстояние между отметками «2» и «3», не достаточно отдалились от матери.

Робин. Но все-таки отделились. Они не льнут плющом, «не вянут» в депрессии. Они немного продвинулись в сторону самостоятельности.

Джон. Да, но не сыгрались в «тройке», не умеют выступать в команде.

Робин. Верно. Поэтому им, по-моему, прекрасно подходит прозвище «аутсайдер».

Джон. Подождите. Эти люди «аутсайдеры» - потому что они «со стороны»... крикунов или тихонь?

Робин. С обеих являются. Человек «со стороны», который кричит о своем «весе», явно «давит», он с первого взгляда несносен, но так же тяжело в команде и с тем, кто тише воды - »исподтишка» точит.

Джон. Упрям?

Робин. Просто не справляется на своем месте, а кажется - и не виноват.

Джон. Вредит делу, заставляя клиентов заполнять по шестнадцать бланков без единой ошибки.

Робин. Или вообще не дает бумагам хода, чтобы... дело «крутилось» с предельной скоростью.

Джон. В любом случае такой - не «свой» в деле.

Робин. Да. Для него присоединиться в команде - значит подчиниться, перемениться, претерпеть доводку до подходящего размера.

Джон. А разве он попал пальцем в небо?

Робин. Так ведь подходящий для команды - это верный размер. Впрочем, конечно, такому чувства лгут, такой сокрушается, что утратит нечто немалой важности.

Джон. А на самом деле в этом «нечто» ему никакой надобности. В этой иллюзии. В «Большущем-Я». В младенческом, фактически, «я», недостаточно «ужатом».

Робин. Да. В его семье ему не помогли «ужаться» - одновременно ведя наступление и оказывая поддержку. Поэтому у него не соответствующая реальности карта мира, на которой он сам не верной величины, на ложном пути.

Джон. Значит, он, скорее всего, просчитается. Оскорбит спутника. Или двинется войной на Россию. «Большущее-Я» ослабляет его, делает незащищенней.

Робин. Именно. Обычно трудно убедить такого, что «подгонка» пойдет ему на пользу, даст умение добиваться желаемого. Да, конечно же, процедура «подгонки», когда указывают «границы», кажется, «сводят на нет», болезненна: нам «я» никогда не «ужать» без боли. Но в итоге из нас получаются солидные люди. Я думаю, многие инстинктивно чувствуют, понимают, что у мягких, чересчур снисходительных родителей обычно вырастают дети слабые, с трудом «одолевающие» жизнь, цепляющиеся за представление о своей «самой самости».

Джон. Но все же они должны обойти мертвую зону депрессии.

Робин. Да, в них есть какая-то тяга к общению, к благу, даваемому группой. Им предстоит найти себе место, где бы они могли казаться нормальной частью целого - людьми, принимающими власть и правила группы,- хотя такие втайне хранят иллюзию, что они - центр вселенной.

Джон. И как «аутсайдеры» удерживают реальность от соприкосновения со своими иллюзиями?

Робин. Они не прорисовывают себя на своих мысленных картах. И вообще объекты у них на картах «набросаны», связи смазаны, собственная же персона в недосягаемости от остальной «топографии». Поэтому у таких представление о себе и представление о других не увязываются.

Джон. Иными словами, «аутсайдер» - »посторонний» на своей карте.

Робин. Потому-то мне и кажется словечко удачным. Он будто отвел для своего «лика» специальный массив памяти, он не хочет помещать его на карту среди всех прочих лиц.

Джон. Он не хочет замечать ничего, что укажет на несоответствие его карты реальности, на обыкновенность его... особы.

Робин. И, конечно же, он не хочет замечать, что ничего не замечает! Другие требуются для правил, но он - вера его крепка - он нужен для исключений. Поэтому он на самом деле никогда не станет частью группы, хотя будет делать вид, что он «свой». Кого-то, может, обманет, но большинство в группе будет чувствовать в нем чужака. Вместо согласованности действий, готовности что-то отдать, что-то взять, а главное, готовности к необходимому превращению, он всегда будет стремиться менять других.

Джон. Чтобы самому не менятья. Поразительно! Он должен менять других, потому что ему не вынести собственной перемены. Вероятно, «дотащившему» до взрослых лет свое непомерно громадное «я» человеку будет грозить такая страшная боль от процедуры «подгонки» этого «я» к реальности, что он - или она - не сможет ни на минуту расслабиться, защищая свою фантазию от сокрушительного удара реальности. Человек будет постоянно сигналить другим, чтобы не обронили и дурного словечка на него, а еще лучше, найдет себе окружение, в котором будет уверен, в котором никогда не услышит ничего противоречащего его карте - никакой критики.

Робин. Верно. Лестью, пресмыкательством, нажимом, упрямством он будет всегда достигать цели. Он всегда будет кукольником, для которого люди - марионетки, их надо заставить плясать под свою дудку. У такого нет стремления подладиться под других в большом хороводе.

Джон. Значит, люди, нуждающиеся во власти, тратящие жизнь на обретение власти, хотят одного: вынудить других подлаживать к себе. А тогда кто посмеет сказать, что у них «лики» раздуло, «фигуры» разнесло - никаких прокрустовых «шалостей» они с собой не позволят!

Робин. Именно.

Джон. Ну, а человеку с добротной, соответствующей реальности картой нет нужды контролировать других?

Робин. Нет. Он хорошо «знаком» со своей личностью и уверен в себе.

Джон. Подождите. Я не успел как следует усвоить подтекст - текст уж слишком захватывающий. Значит, властолюбец не способен по-настоящему «играть» в команде, ведь он не может взять и отдать. А значит, не способен быть действительно ответственным, по Вашим словам, потому что его первейшая забота всегда - защитить свое «я» от реальности, а не подходяще ответить на ситуацию.

Робин. Кроме того, его могущество зависит от группы.

Джон. Речь не просто о зависимости от «некритической массы»? О том, что он, в какой-то смысле, все еще маменькин сынок - да?

Робин. В каком-то смысле... Если вы можете сами застегнуть пуговицы, вам не нужна для этого мама. Вы - независимый человек. Но если вы сами не справляетесь, вам надо править другими и заставить их сделать для вас то, что не можете.

Джон. Заправила нуждается в «наемных руках», чтобы провернуть грязное дело. А промышленный магнат, являясь домой, заставляет жену отчитаться по статье «карманные деньги детишкам». Да, вам не обойтись без власти над ближними, если собой не владеете!

Робин. Именно! Если ваше «я» - ваш мысленный автопортрет - непомерной, нереальной величины, вы над собой не властны. «Аутсайдер» меняет жизнь на власть над другими, чтобы закрыть им рот... Сам-то он уже давно закрыл глаза на свой атавизм, на свое не выстрадавшее разумных размеров «я».

 

 

Отец выходит на сцену

 

Джон. В самом начале Вы говорили, что у отца «ходунка» появляются важные дела. Наверное, отец теперь обеспечивает поддержку ребенка и поощряет его выходить за пределы «материнского» мира.

Робин. Не только. Есть и другие... Теперь он возвращает назад жену.

Джон. Как... как возвращает?

Робин. После родов, обыкновенно, папа поддерживает маму, поглощенную младенцем, который требует почти безраздельного ее внимания. Теперь папа должен вернуть себе внимание мамы, чтобы их отношения снова стали нормальными для супружеской пары.

Джон. Позволив ребенку отделиться и отдалиться, она будет переживать чувство утраты теснейшей связи. И если отец ребенка «под рукой» и заменит потерю, если восстановится их прежняя супружеская связь, ей будет легче отпустить от себя ребенка.

Робин. Если папа в этот момент не выступит вперед, не заявит, что он муж и любовник прежде всего, а уже потом отец, он не поможет матери и ребенку сделать положенный им следующий шаг и отступить друг от друга.

Джон. Значит, папина роль теперь - облегчить отдаление, потребовав маму себе. Это прежде всего. Потом - раз он второй после мамы «источник» любви и поддержки - »подыграть» ребенку, идущему исследовать мир.

Робин. Да, он удивительно способен «подыграть», он может предложить ребенку кое-что новенькое. Отношения, в которых обычно меньше «плюша», зато больше задора, напора, выдумки. Поэтому он не только поддерживает ребенка в его первых путешествиях «вдаль» от мамы, но отчасти способен сделать это «удаление» захватывающим.

Джон. Он - все равно что мост между матерью и внешним миром, он вселяет в «ходунка», которому предстоят путешествия, уверенность, необходимую для составления новой, нужной ребенку карты общества.

Робин. Именно. Требуя себе маму, становясь между матерью и ребенком, отец уже помог перечертить карту.

Джон. «Ходунок» должен был «поделиться» мамой. Для маленького властелина большой шаг вперед - верно? Примириться с мыслью, что где-то там есть другие со своими нуждами... Значит, в каком-то смысле папа становится соперником. А не слишком ли «неуютная» ситуация?

Робин. Так может показаться только потому, что дети в последнее время «в моде», а отцы - нет.

Джон. Разъясните, пожалуйста.

Робин. Последние примерно двадцать лет «курс» отца падал, а матери - поднимался. Вначале это была благотворная перемена, но большинство считало, что слишком «далеко зашедшая»... И уж зашедшая «дальше некуда» в шестидесятые... А теперь, думается, положение исправляется, мы возвращаемся к равновесию отцовских и материнских «ценностей», которые одинаково, но по-разному важны. Что же касается Вашего упоминания о соперничестве, то поймите, пожалуйста, что, хотя для отца естественно немного ревновать жену к ребенку, он должен любить ребенка и заботиться о нем. Именно любящее присутствие отца помогает ребенку справиться с задачей «на деление», выдержать испытание группой, в которой больше двоих. Чтобы ребенок усвоил эти уроки, требуется отец.

Джон. Значит, каждый новый ребенок в семье связан особой нитью с матерью, а затем, когда папа возвращает себе маму, каждый должен оборвать эту особую нить и принять отношения группы.

Робин. И если все идет правильно, образуется вот какая группа:

Каждый из родителей друг другу «главный», и оба - в капитанской «каюте», отдельно от детей.

Джон. А если родители не обособились, дети не смогут встать отдельно?

Робин. Им, конечно же, будет намного труднее сделать это. Родители, требуя своего отдельного места, помогают детям отделиться... взрослеть. Показывают хороший пример.

Джон. Значит, папе нужно вытребовать обратно маму для блага каждого. Хорошо. А теперь о том, что касается этого обследования мира «за пределами» мамы. Отец поощряет «ходунка» ступить «за пределы». Одновременно «указывая черту», за которую не ступать?

Робин. «Указывая черту», то есть ограничивая, когда необходимо, отец помогает ребенку обозначить «пределы» на его карте мира внутреннего пользования, так сказать.

Джон. Ну, а теперь самый каверзный вопрос. Почему отец - мужчина - якобы, способнее матери по части «руководящих указаний»? Понятно, что мнение освящено традицией, но как же Меир, Индира Ганди и Тэтчер?

Робин. Я не думаю, что следует вести речь о различиях  психического склада мужчин и женщин. Скорее, в силу физических особенностей, предназначивших женщину к деторождению, к роли главной опоры для ребенка на раннем этапе и на следующем - »ходунковом» - дело матери не «взять в руки», но «носить на руках». Ведь ребенок пока часто бежит обратно к маме, ему все еще необходимо успокоиться, «заправившись» уверенностью, когда мир «вон там» окажется к нему слишком суров.

Джон. «Там» - джунгли.

Робин. Вот поэтому «ходунку» и нужна любящая мать - нежная, мягкая... «здесь», наоборот, его обнимут: спасут!

Джон. А зачем?..

Робин. А значит, пока ребенок еще очень мал, пока он «ходунок», я думаю, его бы сбивала с толку и пугала мать, успешно «играющая» сразу две роли: на минутку она любящая и нежная, но тут же жесткая и требовательная. Вы помните, ребенку и так совсем не просто было соединить мамины «разные разности» в целостный «персонаж».

Джон. Иными словами, пока лучше ей, по возможности, оставаться для ребенка в непротиворечивом «образе». Так ребенку понятнее?

Робин. Именно «понятность» - одна из причин, почему, во всяком случае, на этой ступени, учить ребенка приспосабливаться ко всем остальным в семье должен папа. Шаг за шагом, конечно, по мере того, как ребенок способен больше и больше себя контролировать. Но как раз папа - тот, кто спрашивает с ребенка.

Джон. Мне кажется, другая причина распределения ролей вот в чем: многие женщины, я знаю, в глубине души сомневаются, что они «хорошие» матери. Поэтому им труднее дается твердость с ребенком, ведь внутренний голос постоянно одергивает их: «А хватает ли ребенку любви? Может, у безупречной матери было бы больше чуткости?»

Робин. Да, наверное, это типичный материнский комплекс неполноценности, и если отец возьмет на себя твердость, матери будет спокойнее - особенно, пока ребенок - »ходунок». Разумеется, когда ребенок подрастет, сделается защищеннее и лучше «прорисует» для себя родительские «образы», его меньше собьет родитель, временами любящий, временами жесткий. И тогда оба родителя могут поддерживать, оба - спрашивать с ребенка. Фактически так и случается в семьях, когда дети становятся старше.

Джон. Значит, по-Вашему, отцу «ходунка» достается особо важная роль по двум причинам. А еще у отца есть обязанности?

Робин. Ну, прежде мать и ребенок были компанией, «производящей» взаимное впечатление. И хотя уверенность ребенка в себе и его доверие к миру - все это от безграничной материнской любви, самой матери, погрузившейся в море восторга, довольно трудно реально оценить достоинства и недостатки ребенка.

Джон. И такая... «положительная» обратная связь не дает возможности ребенку четко прорисовать свою мысленную карту мира.

Робин. Карту, которая должна содержать среди «объектов» его самого...

Джон. Его самого? Вот так! Он должен сам находиться на своей карте мира. Ну да, конечно! Ему необходимо знать свои истинные размеры в соотношении со всем, что вокруг, иначе его представление о значительности собственного «я» будет нереалистическим. И сделает из него безмерного эгоиста.

Робин. Дело не только в этом. Не пометь он правильно свои размеры на карте, не узнай, где его «пределы», как далеко он может зайти, не сталкиваясь с другими, у него не будет руководства, чтобы самым лучшим образом воспользоваться остальным миром на пути к собственной цели. Вот суть урока «ориентирования», когда указываются, затверживаются «границы».

Джон. Понятно. Значит, чтобы наши карты для «внутреннего пользования» принесли нам пользу, мы должны обозначить самих себя на картах и не наврать в масштабе.

Робин. Отец, таким образом, теперь нужен обоим - и матери, и ребенку. Более беспристрастный отец поможет и матери, и «субъекту», ходящему в «ходунках», объективнее оценить возможности малолетнего картографа.

Джон. Есть еще отцу работа?

Робин. Да, по меньшей мере, еще одно дело. Мы говорили, что вначале младенец ощущает себя бесконечностью. Потом, обнаруживая свои «границы», он постепенно ужимается до комочка и утрачивает ощущение всемогущества. Но не теряет равновесия, потому что близок к маме, а она представляется ребенку на ранней ступеньке самим Господом Богом. Дальше он должен утратить и эту иллюзию. Значит, если со временем он поймет, что мама не правит миром, что она должна делить власть с отцом, он еще на шаг продвинется в своем развитии.

Джон. Позже он обнаружит, что папа тоже не Бог.

Робин. Разумеется. И если отец делает свое отцовское дело правильно, он не оставит у ребенка сомнений, что он - часть чего-то большего и занимает свое место, как все другие.

Джон. Значит, ребенку повредило бы, узнай он, что папа под контролем у мамы. Ведь «ходунок» не сделает положенного ему «семимильного шага» - так? Не усвоит, что мама не Господь Бог. Если она властвует над папой, ребенок будет по-прежнему представлять ее в ипостаси самого Господа.

Робин. Правильно рассуждаете. Я думаю, ребенок на пути к истине должен узнать, что мама не Бог, что папа тоже не Бог... никто не Бог.

Джон. Это для меня ново.

Робин. Я считаю, это важнейший урок. Возможно, из-за того, что он не усвоен, семьи с мамой-правительницей потихоньку портят детей.

Джон. Что Вы говорите?

Робин. Фактически, почти во всех семьях, обращавшихся ко мне с жалобой на трудного ребенка, господствовала мать. Или мать царила, или... вообще хаос.

Джон. Поразительно!

Робин. Да. Я тоже удивился, когда обнаружил такое. Я стажировался как детский психиатр и пошел к старшей по патронажу, закреплявшей врачей за семьями, после того, как увидел с десяток семей. Я пожаловался, что случаи как на подбор. Нельзя ли, попросил я, чего-нибудь другого для разнообразия? Она мне посоветовала не волноваться по мелочам и сказала, что уже десять лет видит трудных детей - все росли в одинаковых семьях!

Джон. Надо же...

Робин. Если не забывать о теме нашей книги, то я должен заметить: данные по здоровым семьям показывают, что в таких семьях «власть» родители делят между собой. Оба работают и очень тщательно взвешивают, кто что берет на себя. Но если речь не о самой здоровой семье, о такой, где кто-то один «за главного», будет лучше, если главная роль достанется отцу, а не матери.

Джон. Лучше для детей?

Робин. Да. Для детей - подчеркиваю. А что происходит у супругов, когда дети спят, это, разумеется, дело супругов.

Джон. Ой, смотрите, феминистки жала оттачивают!

Робин. Напугали! Прекрасно знаю, что мои слова отдают женофобией. Я совсем не сразу усвоил этот взгляд на вещи, но, в конце концов, нельзя же отвергать очевидное. Если, конечно, представлять полностью картину в таких проблемных семьях. Вначале мы ошибались, сваливая вину на «кастрированных матерей», как мы их называли. Потом, принявшись наблюдать отцов, яснее разобравшись в механике семьи, мы поняли, что в равной мере виноваты отцы, которые уворачиваются от ответственности.

Джон. Вы хотите сказать, что матерям не остается выбора, как только взвалить ответственность на себя?

Робин. Именно. У них нет выбора. Но теперь, усвоив системный подход, мы смогли, наконец, понять, что никто тут не виноват. Система есть система. Работает автоматически. Машинально.

Джон. Повторю Вам Ваши слова. Вы «договорились» до того, что в здоровых семьях власть делится между родителями по соглашению. В других семьях кто-то один из родителей оказывается сильнее. В тех, где мать сильнее, у детей, как Вы утверждаете, ссылаясь на свой опыт психотерапевта, будут проблемы. Откуда Вы заключаете, что если нужен «главный», таким лучше быть отцу. А «вещественнее» доказательств не найдется?

Робин. Ну, я должен сказать...

Джон. ...в отчаянной попытке оправдаться...

Робин. Да нет. Понимаете, меня сами матери убедили.

Джон. И редколлегия «Спэа Риб»[1] подбила...

Робин. Убедили матери и дети. Я стою на своем...

Джон. Храбрец!

Робин. Я вовсе не сторонник дискриминации женщин. Я за равноправие, за обсуждение дел, за совместное принятие решений.

Джон. Что пристало по-настоящему здоровому человеку...

Робин. Перестаньте паясничать. Слушайте. Каждый раз, приходя с жалобами, матери из семей, о которых речь, повторяли, что очень бы хотели, чтобы отец показал свою власть. И до сих пор говорят... Не только матери проблемного ребенка - братья, сестры обычно единодушны, что отцу надо бы быть построже.

Джон. Итак, да здравствует сильный пол?

Робин. Нет, я за матерей беспокоюсь. Одна мать мне вот что сказала: «Дело в детях. Сначала все в порядке, а пойдут дети - на вас столько всего наваливается! Вы просто пугаетесь - на вас столько ответственности! Поэтому и нужна... «верховная власть». Ну, чтобы «впрыснула» бодрости время от времени, чтобы вы могли продолжать... нести свои обязанности, чтобы знали, что у вас есть силы продолжать».

Джон. Да, верно, иногда придавит задачка, а кто-то скажет вам: «Хватит ныть, ну-ка, ну-ка!» - и у вас прибывают силы. Конечно же, если у мужа какая-то власть, то и какая-то ответственность - так ведь? Что-то на нем - на ней меньше...

Робин. Позже та же мать высказала и такую интересную мысль. «Неожиданно,- сказала она,- перед вами гора ответственности  и вы... сами каменеете... И тогда «заводите» мужчину, подталкиваете к агрессивности. Он берет на себя «сильную» роль, берет ответственность... а вы получаете от него силу... Тут автоматизм».

Джон. Но при чем тут агрессивность?..

Робин. Я ее спросил: «Значит, вы не считаете агрессивность мужчины «вражеским» выпадом в подобных обстоятельствах?» «Нет, конечно же, нет»,- ответила она.

Джон. Ну, она, наверное, понимает что-то, что мне... не по уму.

Робин. Я слышу похожие откровения матерей раз за разом. Судя по всему, ступень развития, о которой идет речь, требует такой расстановки «сил». Возможно, чтобы понять это, нужно побывать на месте матери, «каменеющей» перед горой ответственности.

Джон. Эта женщина переменила взгляды после того, как родился ребенок?

Робин. Да. Я спросил ее, согласилась бы она с такими взглядами до появления ребенка? Она рассмеялась и сказала: она бы ни за что не приняла их... как чудовищно дискриминирующие женскую половину человечества. Вот почему «человечеству» бесполезно спорить об этом: опыт или приобретен, или нет... Пока - нет. Разумеется, крайне здоровый человек может и не узнать его.

Джон. Я вдруг вот о чем подумал: ребенок «хватается» за агрессивность, «напрашиваясь», чтобы родители указали ему «черту». В словах этой женщины есть смысл, если она нуждается в том, чтобы муж помог прояснить ей ее «границы», затуманившиеся из-за слишком близкой связи с ребенком.

Робин. Похоже, что так. Матери было необходимо утратить четкость «границ», чтобы вернуться на ступеньку младенца, где бы они теснее объединились, слились, «перекрываясь». Когда же ребенок уже «ходунок» и пытается «заполучить» собственные «границы», надоедая матери, ей, возможно, трудно различить свои.

Джон. Но, наверное, случается, что иногда и у мужчины придут в негодность «границы»? И он ждет не дождется, чтобы жена ему их «починила».

Робин. Еще как часто! Какого отца не оставляли присмотреть за детьми, какая жена, вернувшись, не закипала гневом, видя, что с мужниной помощью дом встал вверх дном, а дети ходят на головах.

Джон. Причем сам папаша от детей не отстает... Уж она ему учинит... «починку» границ!

Робин. Знакомый опыт?

Джон. Ох, знакомый. Неприятный - слов нет. Такой стыд!

Робин. Это, вероятно, потому, что чувствуем: «далеко зашли» в ребячестве, сейчас нам «укажут»...

Джон. Значит, мать в таком случае вводит отца в «границы».

Робин. Да, и, конечно, друзьям отца порой следует оказать ему подобную помощь.

Джон. Это как же? Что им ему сказать? «Хватит ныть, ну, загнали в угол, но ведь Бог славными друзьями не обделил!»

Робин. Именно. Одновременно поддеть и подбодрить. Заставить держать марку, подставив плечо.

Джон. Значит, по-Вашему, кто бы из родителей ни крутился ближе к ребенку, он сотрет и свои «границы», и поэтому, возможно, будет нуждаться в «починке» собственных «границ», за что возьмется человек, стоящий от родительских «трудов» немного в сторонке. А если и этот «упустит границы», ему поможет их вернуть еще кто-то, еще дальше отстоящий от ребенка. Но поскольку всего вероятнее, что мать будет ближе к ребенку на его ранних ступеньках, отец займется прояснением материнских «границ», а не наоборот.

Робин. Вот поэтому я и думаю, что нет ничего от дискриминации женской половины человечества в утверждении: отец и мать должны на разных этапах играть разные роли в родительской «труппе» - на благо ребенка.

Джон. По сути они «ведут» на разных этапах. В самом деле, женофобией уже не так отдает, если принимать родителей за членов «команды». Ясно же, смысл команды в том, что группируются разные люди разных возможностей, по-разному «бьющие» в общую цель. Что бы получился за футбол из команды вратарей или команды нападающих! Папа «плюс» мама «равно» председатель правления «плюс» директор-распорядитель. Один больше озабочен внешними связями, другая - внутренними делами. И оба одинаково важные люди.

Робин. Вам станет ясно позже, что уроки, которые затверживает «ходунок», сводятся к тому, чтобы научиться «играть» в команде.

Джон. Считаться с другими, запомнить правила, принять власть...

Робин. Верно. И если вы усвоили эти уроки и понимаете, как команда должна действовать, вы поймете, что папа и мама прекрасно «плюсуются», им незачем вступать в конфликт. Но тому, кто сам отстает, кто не сделал нужного шага вперед в «ходунках», тому не «сыграться», тот в действиях команды увидит борьбу за власть. А в моих рассуждениях - программу отъявленного женофоба.

Джон. Ловкий аргумент. Бьет рикошетом. Ничего, и у меня припасен аргументик. Все эти обязанности, которые Вы поручили отцу «ходунка»,- вернуть себе маму, тверже, чем способна материнская рука проводить «границы», убедить ребенка, что мамочка не Господь Бог, обеспечить обратную связь менее «положительную», чем выходит у ослепленной любовью матери,- все, кроме, разумеется, первой, доступны не только мужчине. Предположим, в семье нет отца...

Робин. Если мать совсем одна, «ходунку» будет действительно трудно усвоить положенные ему уроки. Но всегда найдутся дедушка с бабушкой, другие родственники, близкие друзья, соседи, учителя, люди, к которым прибегнет мать - и ребенок, чтобы отцовское «дело» не осталось не сделанным. И все пойдет хорошо, пока мать признаёт, что нуждается время от время в уточнении своих «границ»... в оговоренном нами смысле.

Джон. То есть требуется всего лишь кто-то, не втянутый в эмоциональный «водоворот», в котором находится мать с детьми. Это может быть другая женщина.

Робин. Да, часто - бабушка. Хорошая бабушка полезнее плохого отца, но, разумеется, любящий отец - самое подходящее лицо, которому следует поручить названные обязанности, ведь он годится и на иные важные роли в жизни ребенка и в жизни матери.

---

[1] Британский ежемесячник для женщин, название которого можно перевести как «запасное ребро».

КТО ЗДЕСЬ ГЛАВНЫЙ?

 

 

Мамочка, можно я буду ангелом?

 

Джон. Каков следующий ряд идей?

Робин. Довольно длинный ряд интереснейших идей: отношение к власти, почему одни конформисты, другие - бунтари, какая строгость положена родителям и в чем главная отцовская обязанность, почему кто-то годится в команду, а кто-то - с непомерно большим «я» - нет, речь пойдет о детях, которые непослушанием или болезнью мирят родителей, об одержимости, детской истерике, о пользе нечастых родительских стычек и о райском саде.

Джон. Неужели все перечислили? И эта гора выросла, наверное, потому, что ребенку предстоит перебраться на следующую ступень развития?

Робин. Ребенок пошел...

Джон. Уже не младенец беспомощный... Или почти беспомощный...

Робин. Да, мозг развивается, нервные клетки соединяются, связываются с мышечной тканью. И где-то между годом и двумя ребенок начинает самостоятельно ходить, говорить первые слова.

Джон. А его «естественные отправления» - как выражаются в Уэстон-сьюпер-Мэр?

Робин. Теперь эти «отправления» совершаются не автоматически, как раньше, но «с согласия» ребенка. Примерно в полтора года ребенок уже способен иметь свое «мнение».

Джон. Бедные родители! Раньше «диссидентство» сводилось к голодному плачу и к отказу от нелюбимой каши.

Робин. Ну, еще можно было заболеть. Теперь же возможности безграничны. Ребенок подойдет, когда зовут, а захочет - убежит! Скажет «да», скажет «нет» - как захочет. Может бросать и опрокидывать вещи, хотя мамочка этого совсем «не любит». А когда посадят на горшок, может «отдежурить», а позже пустить дело «на самотек»... Ребенок все подвижнее, и родители уже показывают ему, что они «любят» и что «не любят».

Джон. Они уже «призывают» ребенка «к ответу», ведь он уже способен выбирать, что ему делать.

Робин. Совершенно верно. Ребенок понемногу обретает независимость и свободу, и поэтому становится перед выбором между «добром» и «злом».

Джон. Теперь доступно возбуждающе разнообразное «злодеяние». Откуда и приступы истерики, или капризы на этой ступеньке.

Робин. Да. Конечно же, ребенок просто пробует силы, выясняет, на что их хватит. И если сталкивается с препятствием, то... «сталкивает» препятствие, стремится преодолеть его. А иногда препятствием оказываются родители!

Джон. В каком-то смысле ребенок экспериментирует.

Робин. Да. Родители же думают, что в чем-то подвели, что-то «не додали» ребенку. Совсем нет. Капризы - нормальное явление.

Джон. Но почему такое буйство?

Робин. Оцените положительный «заряд». Чем яростнее вспышка раздражения, тем сильнее будет характер, если ребенок научится обуздывать свою энергию. За неистовством скрывается упрямство и упорство, которое «блокировано». Вообразите, что тут энергия, способная оторвать ракету от земли. Вспышки ярости - все равно что пробные ракеты, взрывающиеся на запуске или после взлета, потом придет умение контролировать энергию, и ракета полетит в выбранном направлении.

Джон. Никогда и в голову не приходило, что капризы «включаются» энергией - не злостью. Наверное, злость - неисчерпаемый источник энергии? Сижу, например, не пишется и все тут... значит, надо разозлиться на себя хорошенько? И тогда, очевидно, резервная энергия поможет сдвинуться с мертвой точки.

Робин. Именно этому и должен научиться ребенок - сдерживая вспышки ярости, «обуздывать» удивительную силу, чтобы мчать, как умелый всадник, усмиривший и направляющий скаковую лошадь... Капризы позабыты, когда ребенок научился управлять своей энергией и направлять ее себе на пользу.

Джон. Дело времени?

Робин. Да, при условии, что родители понимают: капризы в порядке вещей - и будут спокойны с ребенком и тверды. Все само собой наладится, ребенок «укротит» свой буйный нрав.

Джон. Значит, ребенок - как бы его назвать... «ходунок» - уже физически «умелый» и способен подумать о себе... Каков главный урок для него на этой ступени?

Робин. Приспособиться к другим, сначала - в семье, затем - в обществе.

Джон. Не приспособившись, он потеряет любовь, поддержку, помощь других, а он в этом, конечно, нуждается.

Робин. Жизнь, безусловно, будет богаче и интереснее, если он сумеет ладить с другими.

Джон. Значит, он должен по выбору быть только «хорошим»?

Робин. Нет.

Джон. Нет?!

Робин. Понимаете, быть просто «хорошим» ему не на пользу. Чтобы сделаться здоровым, самостоятельным, полагающимся на себя человеком, человеком независимого ума, на этой ступени он должен творчески браться за все, что «под рукой». Пускай получается новое, неожиданное для него - непредвиденное родителями. Иногда такое, что они... «не любят».

Джон. Значит, он должен быть достаточно уверенным в своих силах и пробовать, но одновременно - учиться приспосабливаться к другим?

Робин. Да. «Озорник» и «паинька» - это не он. Ему нужно по тропинке посередине, не налево и не направо...

Джон. Сбавьте шаг, я отстаю! Понятно, почему ему не следует быть «слишком плохим», ведь никем не любимые себялюбивые эгоисты остаются в одиночестве. Но какой вред - быть «слишком хорошим»?

Робин. Если он не экспериментирует, не думает своей головой, поневоле во всем уступает, то вырастет конформистом. Он никому не будет мешать - такой неинтересный, скучный, серый. Его везде отпихнут,  и он никогда не добьется того, чего хочет или в чем нуждается. Его будто и нет - нет личности.

Джон. Бухгалтер, короче говоря. Вспоминаю свой учительский опыт: двое-трое ребят, никогда ничего не выкинувших, почему-то не вызывали интереса.

Робин. В том-то и проблема. Они не нравятся, их не любят. И постепенно они лишаются поддержки в жизни, так же, как «слишком плохие», слишком себялюбивые. Значит, у родителей «зашагавшего» ребенка весьма трудная задача - направлять его шаги, удерживая от крайностей.

Джон. Дать «ходунку» свободу, поощрять... нет, уже не «вылазки» - »выходки», поддерживая в нем уверенность, независимость, но также проявлять твердость, не забывать про контроль... чтобы он научился самоконтролю.

Робин. Чтобы смог удерживать так не просто достигаемое равновесие между конформизмом и независимостью, а это - наша «пожизненная» задача.

Джон. В суровый мир нас вытолкнули... После благодати в колыбели, когда мама глаз не сводит - мы ее «солнышко», «сердечко», «сладкое яблочко»...

Робин. Кстати, о яблоках...

Джон. Да?..

Робин. Райский сад некоторые толкуют как миф про эту самую благодать. Младенчество и есть наш «райский сад», наш «Эдем», где все для нас готово, ничего взамен не берут. «Падение» - это подступивший к нам выбор - между тем, что мы хотим, и тем, что хотят наши родители. Выбирая - мы уже «вкусившие от древа познания добра и зла». А прежде были «невинны», не различали «добро» и «зло».

Джон. Значит, мы должны пройти через «зло», пройти через «добро», прежде чем станем самими собой.

Робин. Должна быть возможность сделать и то, и другое, должен быть выбор между добром и злом. А отсюда с неизбежностью - свобода восстать против системы, даже с риском быть раздавленными! Но мы часто забываем об этом и надеемся свободными и верными себе прожить, не рискуя всеобщим уважением и безопасностью.

Джон. Да, забываем... Я, во всяком случае... Хорошо, Вы утверждаете, что ребенок не разовьется в личность, если не будет озорничать.

Робин. Ребенок как летчик-испытатель на новой машине: проверяет, на что они «в паре» способны, иногда в крутой вираж войдет, иногда его занесет...

Джон. Так, о паре, точнее, о фиговых листках... Адам и Едва узнали, что они мужчина и женщина.

Робин. По-настоящему сексуальность пробуждается в детях позже. На этой ступени дети узнают не столько про пол, сколько про физические половые отличия, которые возбуждают большое любопытство. Эта ступень, таким образом, связана с познанием выбора между «быть хорошим» или «быть плохим», но также с открытием отсутствия выбора между «быть мальчиком» и «быть девочкой».

Джон. Значит, миф не про «зов плоти», но - про познание половых различий...

Робин. Да. Адам и Ева узнали о своем отличии друг от друга, что заставило их осознать отдельность и одиночество каждого. И тогда они, конечно же, почувствовали себя лишенными райской благодати, изгнанными...

Джон. ...отринутыми от блаженного единства с Всевышней Мамочкой. Стало быть, миф о «Грехопадении» рассказывает про познание добра и зла, то есть - правил, с которыми можно согласиться, которые можно нарушить, а также про «расставание» с матерью. Но Вы указывали раньше, что это «расставание» приходится на период примерно от шести месяцев до трех лет, свою же ступеньку «ходунок» преодолевает... Когда? От года до четырех лет?

Робин. Да, примерно... Я думаю, начиная с года и трех месяцев...

Джон. Но, значит, фазы частично накладываются одна на другую?

Робин. Разумеется. Многие уроки, которые мы должны затвердить, «накладываются». Это как с супом: мясо уже варится, когда добавляют картофель, картофель оказывается в кастрюле прежде горошка, а вода - еще раньше, но подготовка всего, что накладывается - идет одновременно.

Джон. Итак, «ходунок» переживает перемены в сложнейшей смеси. Он должен справиться с отделением от мамы, он познает новый, волнующий и немного пугающий мир вокруг, устанавливает свою половую принадлежность, учится приспосабливаться к «законам» семьи. Значит, он, едва поспевая, переписывает свою мысленную карту мира каждые десять минут?

Робин. И еще вносит многое с родительской карты - все, что относится к «законам» семьи. Он теперь учится  выводить первые контуры общества.

 

Тяжелая депрессия

 

Джон. А что скажете о тяжелой депрессии? Мне часто приходилось слышать, что она - результат скорее биохимических причин, чем психологических, и, следовательно, поддается только лекарственному воздействию.

Робин. Ну, мы все построены из химических продуктов. Любой наш «поворот» сопровождается химической «перестройкой». Увидели хорошенькую девушку, испугались автобуса, не снижая скорости мчащего на нас, когда переходим улицу, повздорили с кем-то - химический состав крови каждый раз меняется. Конечно, такие реакции поддаются воздействию химии. И, разумеется, некоторые формы депрессии можно снять химией. Фактически лекарственные препараты незаменимы как временное средство прорвать порочный круг химических превращений, идущих в организме при тяжелой депрессии и нарушающих у пациента ясность мысли и способность к взаимодействию, так что психотерапия оказывается бессильной и даже жизнь пациента - в опасности. Но лекарственными препаратами не изменить склад личности - глубоко заложенные в ней модели поведения, о которых ведем речь. И эти модели будут по-прежнему провоцировать организм все так же... «химичить», вырабатывать все те же вещества, которые лекарства должны блокировать. Надо воздействовать на автоматизм моделями спровоцированных реакций, изменить сами модели, тогда человек избежит очередной депрессии, ему совсем не понадобятся лекарства.

Джон. Даже в тяжелейших случаях депрессии?

Робин. Трудно сказать... Со многими случаями, которые раньше лечились только медикаментозно, теперь можно справиться получившими распространение во всем мире методами семейной психотерапии. Постоянно разрабатываются все более эффективные методы, поэтому случаи, сейчас не поддающиеся психотерапии, возможно, через год будут успешно лечиться. Впрочем, в настоящее время и, вероятно, еще долго лекарственные препараты, помощь психиатра и госпитализация, предполагающая электрошоковую терапию, когда другие средства бессильны,- единственные практические меры борьбы с тяжелой депрессией.

Джон. Почему одни пациенты в состоянии депрессии «хуже» других и хуже поддаются лечению?

Робин. Есть разные мнения. Вот, по-моему, наиболее убедительное, проверенное практикой: тяжесть депрессии зависит от того, где именно «застрял» человек в фазе отделения, отсчитываемой от шестимесячного возраста. Тот, кто «ушел» недалеко, будет больше отставать и труднее поддаваться лечению.

Джон. Значит, если ребенок «застрял», только начав различать «границы», только изредка и нечетко представляя мать цельной и стоящей в отдельности, он будет... уязвимей?

Робин. Да, если «границы» непроясненные и легко стираются, «застрявший» быстрее утратит связь с реальностью в состоянии стресса. Большой удар - потеря любимого человека, крушение честолюбивых планов, крах самосознания, точнее, высокой самооценки - даст боли, страдания больше, чем он сможет вынести. Он отстал, не добрался до способности ухватиться за воспоминания о любимых людях и счастливых временах, чтобы нейтрализовать боль и удержать равновесие. Боль нависнет чудовищной тенью, и порою единственное от нее спасение - устремиться вниз по «лестнице совершенства» к примитивному уровню с «предохранительным клапаном», позволяющим спроецировать болезненные чувства на внешний мир, на других. Или человек скатится еще ниже, на уровень, где будет воображать, что властвует миром.

Джон. Он регрессирует до паранойи и даже до шизофрении?

Робин. Да, в каком-то смысле вновь окажется на этих самых ранних ступеньках человекоподобия, в безумии будет жить бредом, галлюцинациями.

Джон. Но если он успел «уйти» чуточку дальше  в фазе отделения?..

Робин. Тогда он сможет ухватиться за счастливые воспоминания и, несмотря на то, что вначале пошатнется под ударом - из-за утраты - удержится в депрессии, не отступит назад. Если человек «продвинутей», в нем больше взрослости, чтобы решать проблемы и, обратившись за помощью, взаимодействовать с психотерапевтом.

Джон. Имеются ли данные, доказывающие, что тяжелые депрессивные заболевания - наследственные?

Робин. Да. Думаю, многие сегодня согласятся, что хотя бы отчасти уязвимость - наследственная черта и по-разному проявляется в разных формах депрессии. Из-за уязвимости определенные семьи или члены семьи скорее окажутся жертвами стресса и задействуют модели поведения, о которых мы говорили.

Джон. Значит, маниакально-депрессивные заболевания - наследственные?

Робин. Специалисты, как правило, считают их наследственными заболеваниями, но есть много доказательств влияния среды. На сегодня еще не выяснено соотношение факторов.

Джон. А где их положение относительно полюсов душевного здоровья и нездоровья?

Робин. Я бы поместил маниакально-депрессивную личность на нижнем полюсе сразу же за страдающей паранойей - исходя из меры проясненности «границ» и достигнутой степени отделенности. Как и большинство психоаналитиков, я считаю, что мания еще дальше, чем депрессия, отстоит от образа действий, присущего зрелой личности, фактически - »защита» от него.

Джон. Значит, мания оказывается посередине между паранойей и депрессией?

Робин. Да. Она характеризуется некоторыми чертами ступени, дающей шизофрению или паранойю: непроясненностью «границ», утратой связи с реальностью, разделением эмоций на «хорошие» и «плохие» и проекцией неприятных вовне. Однако маниакально-депрессивная личность несколько сложнее совокупности указанных черт, потому что преодолела эту ступень.

Джон. Спешное отступление к паранойе, но на полпути - стоп!

Робин. Да. Откат назад из-за утраты, чтобы не угодить под пресс депрессии.

Джон. Но мания - почти противоположность депрессии - так ведь? Охваченный манией человек безудержно оптимистичен, в депрессии - »безвыходно» пессимистичен.

Робин. Верно. Поведение человека в маниакальном состоянии напоминает наше с Вами, когда возбуждены или ликуем - »вне себя»... Человек теряет почву под ногами, без меры экспансивен, щедро добавляет своему «я» значительности, могущественности, переполняется грандиозными честолюбивыми замыслами.

Джон. И швыряет деньги на ветер - те, которых пока не имеет, но обязательно на днях заработает.

Робин. Да-да. Он правит жизни пир. И поэтому совершенно неуправляем!

Джон. Немного похож на уже знакомый нам «большущий шар»?

Робин. Да, хотя между манией и шизофренией существует разница. По крайней мере, пока маниакальный больной «не дал задний ход». Обыкновенный «человек в маниакале» все-таки понятливее и понятнее шизофреника.

Джон. Где-то ближе к реальности?..

Робин. Да. Шизофреника так никогда и не втиснули в «границы», поэтому он так и считает себя «большущим шаром». «Маниакальный» по прежнему опыту знает, что не может властвовать миром - он усвоил этот урок, но он отчаянно притворяется «большущим шаром». А раз он знает в глубине души, что зря надувается, от шара, в конце концов, останется пшик - и он опять «упадет» в депрессию.

Джон. Маниакальное состояние может длится месяцы?

Робин. Да. Иногда обнаруживается какая-то ритмичность приступов, но чаще всего схематизировать течение болезни трудно. Впрочем, специалисты, изучавшие состояние, утверждают, что стресс, большая утрата переключают механизм либо в ту, либо в другую сторону.

Джон. Так. И, наконец, что там с легкими случаями? Люди «спихивают» легкую депрессию, основательно, впрочем, повозившись...

Робин. Это больше «продвинутые», не слишком отклоняющиеся от нормы люди. Просто родители чуть перестарались, оберегая чад от «положенных» стрессов. Откуда и стойкая привычка искать у себя ссадины и раны, как только в жизни какие-то трудности. Кроме того, семьи здесь крепче «спаяны», чем идущие верным путем.

Джон. Хорошо, «взвесили» все разновидности депрессии. От самой тяжелой, когда человек может «уйти» в паранойю и шизофрению, не выдержав нагрузки - жизнь окажется ему не по плечу - до случаев, когда остается какой-то контакт с реальностью, и маниакально-депрессивная личность то в безумном порыве сбрасывает груз проблем, то опять придавлена прессом депрессии, и до «самых легких» случаев, когда люди несут бремя жизни, мало ей радуясь.

Робин. Да, суть схватили.

Джон. И как же с облегчением? Как лечить самые тяжелые случаи?

Робин. Чем тяжелее случай, тем больше вы зависимы от химии - от лекарственных препаратов, которые снимут особо острый синдром. Но при этом необходимо наблюдать и семью целиком, чтобы добиться результатов.

Джон. А что касается легких случаев?..

Робин. Что касается легких случаев, психотерапевтическое лечение может оказаться весьма успешным. Только бы человек обратился за помощью. Такие люди, отметьте,- обычно из очень преуспевающих. Потребность в любви, в похвалах делает их редкими тружениками, они всем пожертвуют ради своей фирмы, ради дела.

Джон. И ради семьи.

Робин. Да, и в этом отчасти проблема! Ведь они, как Вы помните, не умеют брать себе. Прикипев к семье, к какому-то кругу людей, с которым связала жизнь, они будут преданы им, будут надежны, порой до болезненности усердны. Не умея брать себе, будут все... принимать к сердцу... Поэтому многого достигнут, заслужат немало наград.

Джон. И заработают язву. В Вашей группе, помню, все, в том числе все замужние женщины, были высшего профессионального уровня. Закрадывалось подозрение, что никто не мог позволить себе удовольствий, возможно, от чувства ответственности за свою половину (или от чувства зависимости?). В таких семьях очень цепко держатся друг за друга - да?

Робин. Да, даже если этого не показывают.

Джон. Но раз никто в такой семье не способен позаботиться о себе, «здоровым» образом взять нужное, значит, как Вы миллион раз повторяли, никто не способен дать. Что же они получают, крепко держась друг за друга?

Робин. От добра добра не ищут. С одинаковыми недостатками, споткнувшиеся на том же, они находят друг у друга понимание, какого у идущих верным путем не нашли бы. Хорошо бы лучшего, но они довольствуются тем, что есть. Семья живет, пока не столкнется с утратой, пока кто-то не выйдет из круга. Смерть, разлука, большие перемены для этой семьи губительнее, чем для здоровой, нормальной, она не так надежна, ее чаще поджидают катастрофы. Вот почему большие разветвленные семьи, ушедшие в прошлое, процветали, вот почему с современной малой «оранжерейной» семьей столько возни.

 

Печаль и кое-что похуже

Робин. «Простая» депрессия - только разновидность депрессивных заболеваний. Их много - так называемых «депрессивных эквивалентов», то есть разных случаев, когда депрессия замаскирована и проявляется в скрытой форме.

Джон. Что-то вроде психосоматических нарушений?

Робин. Да, например, есть боль - настоящая боль, а физических причин для боли нет. Существует тьма-тьмущая «масок»: «капризный» желудок, алкоголизм, разные фобии, необоснованная обеспокоенность состоянием здоровья...

Джон. И все это - скрытые формы депрессии.

Робин. Да. Вникнув, узнаете, что толчком послужило какое-то событие или особенности воспитания в семье, которые обычно ведут к депрессии. Между прочим, лечить эти нарушения невозможно, пока под маской не распознаете депрессию и не разделаетесь с ней.

Джон. Ну и что же такое депрессия, доктор?

Робин. Сначала я должен указать на существеннейшую разницу между депрессией и печалью.

Джон. Разницу?.. Обычно никто ее не замечает.

Робин. А Вы?

Джон. Редко присматриваюсь. Наверное, потому, что, убавив драматизм, скорее скажу: «Я сегодня в депрессухе», чем «Печально на сердце сегодня». Но если серьезно, мне кажется, депрессия - это безжизненность внутри, а печаль - все же какое-то переживание.

Робин. Давайте задержимся на этом, разница очень важна, мы многое упустим, если будем путать «депрессию» с «печалью». Немного раньше Вы сказали примерно такую фразу: «Человек не может двигаться вперед, не отказавшись от чего-то позади». Иными словами, не пережив утраты. А как мы переживаем утрату? Уход любимого человека, смерть кого-то из близких, потерю работы?

Джон. Вначале всегда пронзает боль. Потом мы громоздим на нее гнев, возмущение «виноватыми» - наверное, чтобы боль заглушить.

Робин. Через какое-то время эти чувства улеглись, а мы - »в синяках». На душе печаль.

Джон. Испытываем страдание.

Робин. Они длятся назначенное природой время. Потом, если мы вполне здоровы, мы позволяем себе просветлеть душой, и нам легче. Мы почти утешились, уже пережили утрату. Уже способны оставить ее позади, повернуться к чему-то иному.

Джон. И все по той причине, что разрешили себе побыть несчастными?

Робин. Именно. Отгоревав о потере, мы будто говорим себе: «Пускай!» И двигаемся дальше.

Джон. Но если не отгоревали сполна, не сможем полностью выпустить «из рук» прежнее.

Робин. Верно. Чувство потери будет удерживать, мы не высвободимся от него, чтобы двигаться дальше.

Джон. Вы как-то отметили, рассказывая о здоровых семьях, поразившую Вас - по данным исследований - легкость, естественность, с какой здоровые люди вступают в повторный брак, оставшись без пары.

Робин. Да. Они полностью, глубоко отдаются горю. И благодаря тому, что разрешают себе до предела исчерпать эмоцию, способны быстрее большинства из нас справиться с потерей. А тогда двигаются дальше и заново устраивают свою жизнь.

Джон. Значит, скорбь - то есть истинная пытка болью от потери - не просто естественное состояние, но даже в чем-то полезное.

Робин. Именно. Мы должны дать возможность старым связям оборваться полностью, прежде чем сможем завязать новые. Старый дом сносят, когда строятся заново... Вот так и  представляю печаль.

Джон. Да, мысль о том, что печаль в действительности полезна, наверное, была для меня самой важной и самой поразительной из всего, что я узнал в Вашей группе. А до того я всегда считал, что горевать - зря время терять. Да и что это еще за баловство? «Тебе-то печалиться,- мысленно говорил я себе,- в Индии вон миллионы людей живут на грани голодной смерти!» Или подбивал себя: «Кончай с этой печалью, иди развлекись!» Бесполезным занятием всегда казалось грустить. Но в Вашей группе узнал, что печаль не только в порядке вещей, но и нужное дело. А зная это, легче в нее до дна погрузиться и скорее вынырнуть.

Робин. Люди, конечно, с огромным облегчением открывают для себя факт, что печаль - вполне здоровое состояние.

Джон. Откуда бы тут взяться сомнениям? Не в том ли причина, что, подавив печаль, люди суют ее за «ширму», отказываются от нее, а значит, должны ее порицать?

Робин. Не торопитесь, и до этого доберемся. Пока запомните, что сказанное о большом проигрыше справедливо и для пустячного, только возмущение и уныние будет незначительнее и кратковременнее.

Джон. Значит, если проиграет «Уэст-Хэм», я буду приходить в себя час, проигрыш «Фулхэма» обойдется мне в три минуты печали, а «Арсенала»[1]  - в 0,0006 секунды.

Робин. Очень выразительный пример. А теперь вернемся к матери и ребенку, который проходит стадию отдаления. Каждый шажок в сторону сопровождается ощущением крохотной, но - потери. Он должен каждый раз переживать маленькое огорчение. Это естественно и полезно. Именно эти краткие моменты огорчения и тревоги помогают ребенку отделиться.

Джон. Не пройди он через эти болезненные моменты, он не смог бы понемножку выпускать «из рук» маму.

Робин. Верно. Поэтому мать должна суметь вынести тревогу и огорчение своего ребенка, видя, как вместе с ними ребенок постепенно обретает самостоятельность. Конечно, она должна знать меру, и если ребенок очень расстроился, ей необходимо вмешаться, успокоить его. Но если она чувствует, что все это лишь «болезнь роста», она не кинется «на спасение», а отступит и будет смотреть, справляется ли ребенок.

Джон. Значит, ей не следует лишать ребенка капельки огорчения время от времени.

Робин. Нет, не следует - когда ребенок постигает азы независимости. И, возвращаясь к двум жизненным дорогам, скажу, что идущая верной дорогой, здоровая, «хорошая» мать интуитивно чувствует это, она позволит ребенку немножко страданий, даст возможность «пройти» их, оставаясь поблизости на случай, если будет нужна ее поддержка.

Джон. Тут требуется тонкое чувство меры - так?

Робин. Требуется более или менее верное чутье, которое вырабатывается у нее со временем. Никакой безумной спешки. Она ошибается - она исправляет ошибки. По ходу дела большинство матерей обретает способность различать настоящее отчаяние и напускное - »на жалость бьющее» нытье - особенно у подрастающего ребенка. И если мать вполне справляется, ребенок понемножечку станет увереннее, выпуская ее, постепенно утрачивая свою полную зависимость от нее, станет находчивее в поисках новой опоры.

Джон. Значит, по-Вашему, если мать не способна вынести малейшее страдание ребенка и каждый раз бросается заслонить от него свое чадо, даже уже не кроху, то у ребенка нет шансов шаг за шагом отступить от матери. Она препятствует тому, чтобы ребенок, горюя немного, расставался бы с привязанностью к ней.

Робин. Именно! Она такого никогда не допустит. Значит, если мать не получает того, в чем сама нуждается, она будет встревоженной, подавленной, а это сделает ее слишком чувствительной к боли ребенка. Мать, идущая неверной дорогой, будет сразу же бросаться и «спасать» ребенка от нормального, полезного огорчения при каждой попытке ребенка сделать шаг в сторону независимости. Значит, ребенок не совершит скачка. Пойдет по той же дороге. Мать остановит рост.

Джон. Иными словами, у ребенка отнят шанс научиться одолевать  огорчение - погоревать и отгоревать, не пугаясь.

Робин. Вот мы и подобрались к депрессии.

Джон. Ole![2]

Робин. Если такое повторяется - если мама вмешивается при первых признаках недовольства у ребенка - ребенок учится не переживать огорчение, но - совершенно обратному. Учится гасить досадное чувство, «сигналя» маме  - в полной готовности - SOS.

Джон. Значит, он учится избегать испытания огорчением, чтобы не учиться тому, как справляться с потерями. И в результате ребенок не способен взрослеть.

Робин. Совершенно верно. Здоровое огорчение, позволившее бы ему шаг за шагом отделиться, вместо этого кончается «спасательными» действиями матери. И ребенок учится соответствующему поведению - так же автоматически, как за собачьи галеты собака приучается по команде сидеть. Он корчит несчастную рожицу при малейшем затруднении - задолго до настоящего огорчения. А мать всегда тут как тут, чтобы снять стресс, который бы ему самому необходимо научиться одолевать. Дальше - больше, модель поведения закрепляется у ребенка, превращается в стойкую привычку, от которой все труднее избавиться.

Джон. Это что-то вроде симуляции?

Робин. Нет, Совсем нет. Тогда бы ребенок знал, что делает.

Джон. Я имею в виду неосознанную симуляцию.

Робин. Ребенок абсолютно не ведает, что творит. Он обучается этой модели поведения в самом раннем возрасте, поэтому, становясь старше, думает что иначе не бывает. Он думает о чем-то: «Не могу вынести». Так оно и есть, он не способен вообразить, что с «невыносимым» возможно обойтись каким-то иным способом. Ведь его не научили никакому иному способу. Мне кажется, «симуляция» тут совершенно неподходящее слово.

Джон. Ну, давайте скажем так: он посылает сигнал: «Помогите, мне очень плохо!» - хотя на самом деле до этого далеко.

Робин. Именно. Он посылает всевозможные сигналы о несчастье, огорчении, хотя никогда не получает возможности испытать настоящее огорчение.

Джон. Но испытывает что-то неприятное.

Робин. Верно, впрочем, уворачиваясь от  огорчения, испытывает совершенно другое.

Джон. Депрессию?

Робин. Ole!

Джон. Или что-то, что Вы называете «депрессией», о кладезь премудрости!

Робин. Хорошо, давайте сравним эти две разновидности неприятного опыта. Вспомните, когда Вы горюете, Вы переживаете много и глубоко. Вы неизбежно живете чувством, хотя оно жжет. Вы не ощущаете отторгнутости от мира - наоборот, остро, до боли, соприкасаетесь со всем вокруг.

Джон. И в каком-то смысле вы «наполнены» - полновесны, «в теле»: вы ощущаете и тело свое, и мир. К тому же вы ничему не сопротивляетесь. Я в таком состоянии обычно отдаюсь происходящему, поэтому открыт и знаю: кругом есть на что опереться. И хотя опыт болезненный, его можно вынести, ведь вы наполнены жизненной силой.

Робин. По этой причине, наверное, мы, в большинстве, посмотрев потрясшую нас трагедию в кино или в театре, выходим ожившими. С другой стороны, пытаясь отгородиться от подобного эмоционального опыта, мы оказываемся пусты и мертвы, нам недостает жизни и живости для общения.

Джон. Именно так было со мной почти постоянно несколько лет назад. Все потеряло смысл. Все казалось чужим, даже тело казалось чужим. Из-за сильного мышечного напряжения - теперь я знаю, почему. Ощущение оторванности ото всего вокруг как-то обособило. Вы правильно сказали - омертвило. И опустошило. При этом я, вроде, противился ощущениям, не принимал их. Жизнь давалась усилием. И первым пострадало чувство юмора. Фактически, когда я мог посмеяться над происходящим, я чуточку отходил. А еще, конечно, что-то давило, будто под прессом был. Наверное, отсюда и слово «депрессия».

Робин. Да, состояние вызывает именно такое представление.

Джон. И теперь меня вот что удивляет: грустным я не бывал, и даже не представлял, как это. Наоборот, помню, смотрел по телевизору передачу о депрессии... Спайк Миллиган[3] и другие знаменитости фигурировали... И кто-то там подчеркнул, что они нисколько не печалились под прессом депрессии, а я тогда еще ходил, недоумевал. Но почему же я не видел разницы раньше? Просто потому, что мы «хватаем» слова без разбора?

Робин. Наверное. Меньше было бы в жизни путаницы, если бы к слову «депрессия» прибегали лишь в том смысле, в каком оно употребляется психиатрами. Люди не смешивали бы два разных состояния.

Джон. А Вы думаете, каждый примет наши доказательства за неоспоримые?

Робин. Большинство примет. Я годы слышу, как люди описывают «эмоциональное» положение дел: «омертвение чувств» и «живость чувств» - ключевые понятия, разводящие «выгоревших» и «горюющих». Не забывайте, депрессивное состояние и нацелено на отказ от горечи. А Вы не выбираете: Вы не можете отказаться от одной эмоции, не отказавшиь затем от других. И если сожгли мосты и не знаете огорчения, Вас не коснется никакое другое чувство. Для Вас мертвы чувства - омертвели Вы. Не удивительно, что «без чувств» Вам не разобраться в своем состоянии.

Джон. Есть еще отличие. Когда грустно, я могу сказать кому-то: «Так, огорчения, но я в порядке». И в компании я действительно на своем месте, от других ничего не хочу, просто рад общению. Но под прессом депрессии где-то в глубине души жду, что снимут с меня эту тяжесть, и мне непонятно: почему же медлят?!

Робин. Вспомните Бэзила Фолти. Он постоянно в депрессии. Но никогда не признает этого. Всю жизнь показывает окружающим, что они делают его пребывание на земле невыносимым.

Джон. Печалясь же, мы не придираемся к миру. Значит, жалобы - знак депрессии?

Робин. Да. Люди в состоянии депрессии или скрытой депрессии обязательно затянут известный мотив про то, что «никто их не любит... и за что им такое... и почему нет порядка».

Джон. Ну, если человек с детства приучился кислой физиономией «сигналить», чтобы мать поторопилась и привела мир в порядок, а она... не справилась, вероятно, в человеке укоренится недовольство матерью, не оправдавшей ожиданий. Отсюда и вечно обиженный вид, будто кто-то брался сделать жизнь правильной и подвел.

Робин. Конечно же, если вы дожидаетесь, что кто-то за вас сделает вашу жизнь ладненькой-сладенькой, вы от жизни отстанете.

Джон. Итак, еще одно объяснение неповоротливости держащихся на неверном пути. Но как их подстегнуть? Как подтолкнуть к верной дороге?

Робин. Надо найти способ растолковать им, что напрасно зовут других устраивать для них жизнь, что они сами должны за нее взяться.

Джон. И с чего им начать?

Робин. «Присвоить» горечь - прежде всего. И тут им надо помочь, потому что учили их как раз чуждаться ее.

 

 

---

[1] Английские футбольные клубы.

[2] Ура! (исп.).

[3] Английский актер.

Разрешают взрослеть

Джон. Почему плюшевый медведь - этот самый... переходный объект?

Робин. Потому что благодаря ему ребенок добирается из пункта, где не способен длительное время обходиться без эмоциональной поддержки матери, в пункт, где уже может обеспечивать себя эмоциональной поддержкой других людей.

Джон. И каким же образом?

Робин. Ребенок частично переносит сильнейшие напряжения чувств, крепко привязывающие его к матери, на этот объект. На любую особенно дорогую ему игрушку, с которой он не разлучается, с которой в обнимку спит.

Джон. А у меня был набитый ватой заяц по прозвищу Реджи... Значит, ребенок переносит часть эмоций на переходный объект.

Робин. Вы, наверное, воочию в этом убеждались. Мать дает ребенку какого-нибудь зайчика, кролика. Стоит ей уйти, ребенка не разлучить с оставшейся в руках игрушкой.

Джон. Ясно, почему такие игрушки-зверушки играют важнейшую роль в жизни ребенка. Раньше я не понимал, в чем тут дело. И когда для ребенка выходит на сцену переходный объект?

Робин. Для разных детей бывает по-разному, для большинства - на втором, даже на третьем году жизни. Теперь у ребенка есть своего рода портативная «поддерживающая система», которая помогает справиться с отсутствием матери.

Джон. Это некий заменитель матери?

Робин. Да, частично, поэтому-то значение переходного объекта так велико. Иногда ребенок сунет в рот просто край простыни, одеяла, и эти «объекты» будут ассоциироваться у него с покоем и сытостью. Будут представлять мать.

Джон. И когда ребенок таскает с собой повсюду одеяло, мишку или зайку, они напоминают ему о досягаемости матери, они ему... нет, не мнимая - «мнемомама».

Робин. Хорошо придумали! Ведь на этой стадии память у ребенка еще ненадежная. Даже если он и умеет соединить разные разности мамы воедино - в целое - материнский образ у него легко разлетается на осколки под ударом сильных эмоций. Матери слишком долго нет - и ярость, обрушившись на ребенка, уничтожит материнский образ, не устоявшийся в памяти. Ребенок не сможет вызвать образ отсутствующей матери, чтобы успокоиться. Набитый же ватой зайка поможет появиться ее образу, а образ поможет не впасть в отчаяние. Ребенок сумеет вспомнить - даже при отсутствии матери - ее поддержку.

Джон. Хорошо, частично зайчик сослужил службу. А чем еще он полезен?

Робин. Ну, дальше ребенок многое узнает о себе самом, играя с зайкой. Понаблюдайте за ребенком, увлеченным игрой с переходным объектом. Вы увидите, что объекту он отводит свою роль, себе берет мамину. В каком-то смысле ребенок превращается в маму, заботящуюся о своем зайке.

Джон. «Ты мой заинька-паинька». Или: «Не делай так, мамочка такого не любит...»

Робин. Да, уже заговоривший ребенок скажет что-нибудь вроде этого. Он узнает о своих чувствах, проецируя их на игрушку. Вот ребенок играет «мать», смотрит за зайкой, а вот уже игрушка - мать, он прижимается к ней, ищет в ней эмоциональной опоры.

Джон. Значит, попеременно принимая роль «матери» и роль «ребенка», он лучше понимает, как это - быть матерью, и лучше понимая мать, неизбежно лучше понимает себя. В определенном смысле он продолжает прояснять свои «границы», когда не спеша разбирает все, что происходит между ним и мамой.

Робин. Совершенно верно.

Джон. И, вероятно, тут очень помогает заячье «бездушие». Заяц не реагирует, не подвержен смене настроений и чувств. С ним не запутаться.

Робин. Ну-ну, продолжайте.

Джон. Есть одна эмоция, которая меня немного сбивает с толку. Соперничество. Иногда рядом с кем-то я вдруг чувствую: конкурент, но мне трудно понять, в какой степени провоцирую ситуацию я, а в какой - то, иное лицо. Непрерывное взаимодействие - непрекращающаяся смена чувств - затрудняет установление «границы», я не могу определить, где кончается мое желание превзойти другого, где начинается стремление другого взять верх надо мной. Даже если позже пробую разобраться, не удается. А тот факт, что заяц - «величина неизменная», наверное, помогает ребенку в ученичестве.

Робин. Да, я думаю, Вы правы. Кстати, тут одна из причин - и по-моему, главная - эффект психоанализа. Пациент с непроясненными «границами» сможет увидеть их отчетливее и - распутать клубок чувств, выяснить, какие тянутся к нему самому, какие чувства - воображаемые, спроецированные, потому что психоаналитик «держит нейтралитет», не реагирует, разве что изредка позволит себе беспристрастное замечание.

Джон. Вероятно, «играя» мать, ребенок также обнаруживает «правила» этой игры, учится заботиться о себе самом, смотреть за собой, что чрезвычайно важно в процессе его зарождающейся самостоятельности.

Робин. Да, верно.

Джон. Хорошо, рассмотрели вторую полезную сторону переходного объекта. Еще каким бочком славный зайка может повернуться к ребенку?

Робин. От зайки польза не только в том, что ребенок, во-первых, утешится им вместо матери, во-вторых, играя с ним, многому научится. Еще важнее, что посредством зайки мать вручает ребенку «разрешение повзрослеть».

Джон. Загадки загадываете!

Робин. Вспомните, что такое для ребенка взросление. Это переход со ступеньки, где мать для него все, на ступеньку, где привязанность ребенка распространяется и на других - на отца, братьев, сестер и так далее. И если мать радуется происходящему, если дает ребенку зайку и принимает зайку «в компанию», она тем самым подталкивает ребенка к следующей ступеньке.

Джон. То есть «сигналит» ребенку: «Я рада, что ты отдаляешься от меня». Да, наверное, понимаю, о чем Вы. Показывая, что она рада, когда ребенок играет с зайкой в ее отсутствие, она внушает ребенку, что ему весело одному, без нее, хотя она отчасти и с ним - она «в зайке», который смягчает разлуку. Что же - решение «Уловки-22»!

Робин. Шустрый зайка передает ребенку от матери и еще послание: «Отдаляйся. Не рвись, тебе не надо с этим слишком спешить - когда сможешь, ты от меня оторвешься. Но я вынесу».

Джон. Как... «оторвешься»? Насовсем?

Робин. Да. Послание - дословно - такое: «Я хочу, чтобы ты вырос, чтобы когда-нибудь совсем не нуждался во мне».

Джон. Ну, ясно, что зайцы резвы доставлять послания, но чтобы последнее донес - как-то не верится!

Робин. А мне оно кажется логически завершенной формулировкой того, которое мы уже согласовали.

Джон. Вам виднее, мудрейший. Но теперь я хочу проверить, насколько я поумнел. Итак, примерно в шесть месяцев ребенку необходимо чуть-чуть отодвинуться от матери, то есть переместиться из пункта, где он полностью эмоционально зависим от матери, в пункт, где сможет пользоваться поддержкой также и других людей. Переходный объект помогает ему в этом по нескольким причинам. Во-первых, ребенок может частично перенести свои чувства к матери на ватой набитого зайку, и, если встревожится из-за ее отсутствия, зайка «смягчит» разлуку. Во-вторых, играя с зайкой, ребенок попробует обе роли - и «матери», и «ребенка», что в результате научит его по-матерински относиться к себе, смотреть за собой, а также яснее покажет ему его «пределы» рядом с прояснившимися «очертаниями» матери. В-третьих, тем, что мать поощряет игру ребенка с зайчиком, она внушает ребенку: самостоятельность будет ему только на пользу. Иными словами, этот зайчик - »мнемомама», он же - бинокль в приграничной зоне, он же - »100 и 1 совет ребенку, присматривающему за собой», он же - средство передвижения по автономным дорогам. Не удивительно, что такие зайчики стоят денег.

Робин. Итак, немножко «отодвигаясь» от мамы, ребенок чувствует поддержку и учится самостоятельно «удерживать равновесие». И тогда становится раскованнее, постепенно обретает уверенность, умение «в открытую» встречать перемены, которые поджидают его на пути взросления.

Джон. Но ведь со взрослыми так же! Если вспоминаем о доступных источниках поддержки, нам легче справиться со стрессом, мы в большей степени открыты для новых возможностей. Наверное, поэтому мы носим с собой фотографии близких, носим кольца и прочие символы нежной привязанности, которые соединяют нас с любимыми, даже... приковывают к ним.

Робин. Все они через эти вещицы поддерживают в нас внутреннюю уверенность, что сумеем справиться с переменами, которые подбрасывает жизнь, и не сбавим шагу.

Джон. Глядя, как ребенок делает первые шажки, я вот еще о чем подумал. Перемены вызывают стресс и потому, что невозможно продвинуться к чему-то новому, не сойдя со старого, привычного круга. Ребенок не может обрадоваться папе, пока чуть не ослабнет его привязанность к маме. Он не сможет полюбить школу, пока не откажется от каких-то удовольствий домашней жизни.

Робин. Совершенно верно. Даже новой мысли отдаться - и то невозможно, не расставшись со старой.

Джон. Вероятно, поэтому работать головой - тяжелый труд. Как бы там ни было, если продвижению предшествует отказ, у нас два повода для беспокойства. Во-первых, отказ от чего-то - это уже потеря, а любая потеря всегда огорчает, во-вторых, обретая что-то новое, мы в лучшем случае сомневаемся в надежности приобретения, в худшем - настораживаемся. Нас скорее пугает неизвестность... даже невозможная опасность.

Робин. Да, верно. И тревога достигает предела, когда мы зависаем в промежуточном состоянии, выпустив «из рук» старое, но не схватившись крепко за новое. Откуда понятно, почему для ребенка на этом этапе чрезвычайно важно развить в себе уверенность, что, выпуская что-то, он получит взамен другое - не хуже, возможно, и лучше. Выработав в себе такую уверенность, он сможет свободнее, без излишнего напряжения «браться» за жизнь и взрослеть.

Джон. А если не выработает такой уверенности, то отстанет? Замкнется от страха перед всем новым, «зажмется»?

Робин. Именно. С этой уверенностью мы открыты миру, мы гибче в жизни. Когда надо что-то «выпустить», нам дается это без особых усилий, ведь мы уверены, что справимся со страхом, последующим за утратой чего-то привычного. Одолевая неизбежное, связанное с утратой огорчение, мы освобождаемся от потребности в том, что оставлено позади. А затем, сталкиваясь с новым, не пугаемся, не зажмуриваемся, и перед нашим открытым взглядом оказывается не опасная бездна новизны, но, наоборот, опора.

Джон. А если мы на этой ранней ступеньке плохо успевали, мы не захотим выпускать «из рук» что бы то ни было, ведь у нас нет уверенности, что переживем потерю.

Робин. Да, и в незнакомой ситуации будем напряжены, будем настороже. Хотя такая реакция - естественный способ защиты в случае опасности, на новизну реагировать подобным образом неуместно.

Джон. В самом деле, не театр же военных действий! Не было же команды «К бою!»

Робин. Именно. Но ребенок, не получивший поддержки, когда она ему требовалась,- не имевший переходного объекта, чтобы справиться с отсутствием мамы, испугавшись «на вылазке», не находивший маминой ласки,- будет воспринимать как бой жизнь с ее переменами, стрессами, будет держаться сам по себе, будет всегда начеку, недоверчив и, как Вы выражаетесь, «зажат».

Джон. Он откажется от шанса узнать, что за новым не обязательно таится опасность.

Робин. В новом для него - новая опора, на смену материнской заботе ему бы нашлась поддержка у отца, братьев, сестер, друзей, школьных товарищей, в клубах, в своей команде, группе и, конечно же, у любимого человека.

Джон. Значит, «открытый и раскованный», «замкнутый и зажатый» - два разных персонажа на жизненной сцене.

Робин. Да, первый - подвижен, растет и меняется, второй - »увяз».

Джон. Но наверняка большинству людей приходилось бывать в обеих ролях - в зависимости от настроения. Я, например, иногда чувствую вдохновение и, несмотря на запутанность какой-нибудь ситуации, вникаю в нее беспристрастно, даже с любопытством, а моя «открытость» способствует тому, что спор легко разрешается. Но если я «под стрессом», если изготовился к бою, напряжен, распутать сложный вопрос бывает непросто. Я это говорю к тому, что я веду «двойную игру» - все решает настроение.

Робин. Вы правы. Самые «открытые» люди выставят заслон, если обессилены и не успели зарядиться, самые скованные отзовутся на тепло и сердечность. Но, тем не менее, человек склонен к какой-то одной линии поведения в жизни.

 

ЗАПОЗДАЛЫЕ СООБРАЖЕНИЯ: ПАРАНОЙЯ И ПОЛИТИКА

Джон. Знаете, после того, как Вы рассказали про паранойю и описали механизм проекции, я вижу кругом все больше и больше примеров.

Робин. Все больше и больше людей сговариваются против Вас за Вашей спиной?

Джон. Спасибо за сочувствие, доктор. Дело, в общем, не в этом. Пока, во всяком случае. Но Вы говорили, что всякий раз, когда мы ловим себя на мысли, что нас не в чем упрекнуть, что во всех возникающих проблемах целиком виноваты другие - это и есть паранойя (не в клиническом смысле, просто «пойманная» мысль параноидна).

Робин. Да, если разделяем наши чувства на «хорошие» и «плохие» или на любовь и ненависть, а потом проецируем всю «скверну» на кого-то другого, на группу других людей - это параноидный образ действий.

Джон. Но нам не повредит изредка «поиграть в параноиков»? Например, на футбольном матче?

Робин. Нет, мы сможем выпустить пары, расслабиться, почувствовать себя среди «своих» - со своей командой.

Джон. И после матча нормальным людям легко погасить эти чувства?

Робин. Да, они просто «отключают» их в финале игры. Позабавились, конец потехе.

Джон. Но настоящие параноики «не отключаются».

Робин. Нет, им необходимо постоянно держать «плохие» эмоции в других людях.

Джон. Значит, если посмотрим на политику, где оправдание себя и обвинение других называют не меньше чем «искусством», то обнаружим в этих... художествах много от паранойи?

Робин. Ну, я думаю, обычные, нормальные люди занимаются политическими прениями, так же, как играют в футбол или болеют, наблюдая за игрой. Могут разозлиться в споре на выразителей иных взглядов, но потом забывают про враждебность к ним и опять принимают за себе подобных. Иными словами, я думаю, что большинство где-то в глубине души знает: политика - род игры, разыгрывание конфликта между группами людей по определенным правилам.

Джон. Значит, если посмотрим на «главный поток» текущей политической жизни в нашей стране, надо признать совершенно здоровым явлением жесткую борьбу партий во время дебатов и выборов, ведь потом каждый с каждой стороны погасит враждебность и будет способен завести дружескую беседу с недавним противником.

Робин. Да. В конце концов, политика - искусство возможного. Так ведь? Нельзя рассчитывать, что у всех взгляды сходятся, необходимо уважать различные точки зрения, по возможности искать разумный компромисс.

Джон. Но заправским экстремистам это не по силам - нет же? Они не способны видеть в своих политических оппонентах людей с иной точкой зрения. Они видят в них просто «скверну».

Робин. Такие политики в оппонентах видят мусорное ведро, куда можно швырнуть негодные жмыхи после того, как себя «рафинируют». Та же история, что и с козлом отпущения в нездоровой семье. Им необходимо ненавидеть своих оппонентов, чтобы сохранить рассудок.

Джон. Иными словами, ненавидя, они могут держать «ширму», чтобы не свалилась и не открыла их собственные недостатки.

Робин. Верно. Рьяное увлечение политикой - обычно способ личные болезненные противоречия вынести вовне и отгородиться от них.

Джон. Что же случится, если такие политики станут вникать во взгляды своих противников?

Робин. Это для них опасно, ведь тогда им придется взглянуть на свои недостатки и слабости. «Ширма» может свалиться, и они увидят в себе самих ту скверну, которую приписывали партии соперников. Поэтому, чувствуя такую опасность, они быстро «изготовятся» и выступят с подстрекательской речью, обвиняя других в стремлении залить страну реками крови и установить фашистскую диктатуру, а в результате еще на какое-то время отсрочат свой собственный срыв или, по крайней мере, сведут его в рамки, которые сойдут за норму в палате общин.

Джон. Вы хотите сказать, они не в состоянии справиться с недостатками, которые, возможно, увидят в себе?

Робин. Да. Они сохраняют свою сомнительную нормальность, представляя других «плохими».

Джон. Наверное, этот факт и объясняет поразительную политическую активность экстремистов. Они обречены на такую активность! Отключись они от дела ради приятного времяпрепровождения, они же могут сойти с ума. Политическая борьба сохраняет им рассудок.

Робин. На практике очень трудно лечить человека экстремистских политических настроений, можно только ослабить симптомы с помощью лекарственных препаратов. Тут все равно, что с паранойей - это фактически и есть паранойя, хитро подогнанная по меркам политического «наряда», в который рядится человек, чтобы окружающие не разглядели истины. Но если на приеме у психотерапевта он нащупает эту истину о себе, он сделает большой шаг вперед. Пациентка-иностранка в одной из моих групп, проходивших психотерапию, активистка из левых экстремистов у себя на родине, женщина, которая наотрез отказывалась обсуждать эту сторону своей жизни, вернулась с каникул сияющая. Живая, уверенная. Все в группе заметили перемену и сказали ей. Она объяснила, что произошло: она осознала, что тяга к коммунистической партии была просто способом овладеть болезненными переживаниями, связанными с ее матерью, а осознав это, она освободилась от обеих «болезней».

Джон. Как перемена отразилась на ее политической ориентации?

Робин. Ее политическая ориентация осталась прежней, но теперь она способна обсуждать свои взгляды, не видя угрозы со стороны, настроенной иначе. Она способна выслушивать чуждые ей мнения, а раньше замыкалась и демонстрировала свою непреклонность. Любопытно также, что в ответ на мой вопрос, плодотворнее теперь ее политическая деятельность или наоборот, она, не раздумывая, сказала: «Теперь от меня больше пользы». И я думаю, так оно и есть, ведь она реалистичнее смотрит на вещи, стала деловитей теперь, когда меньше поглощена нуждами психологического характера. Теперь она способна искать союзников, идти на уступки ради проведения своей стратегической линии.

Джон. Самое забавное, что экстремистские политические группировки совершено не умеют ладить между собой. Они постоянно раскалываются на секты, которые через какое-то время размежевываются внутри себя. Над Монти Пифоновой «Жизнью Брайана»[1], где много об этом, обхохочешься. Я недавно посмотрел, что делается у нас на политической сцене, и составил список крайне левых и крайне правых партий. На самом красном краю удерживаются: Коммунистическая партия Великобритании (марксисты-ленинцы), Новая коммунистическая партия, Группа «Авангард», Социалистическая рабочая партия (троцкисты), Социалистическая партия Великобритании (марксисты), Группа интернационалистов-марксистов, «Революционная молодежь», Рабочая партия революционеров (троцкисты), Революционная коммунистическая партия, Союз спартаковцев (троцкисты), Коммунистическая организация рабочих, «Большой пожар» (первоначально маоисты), чартисты, Инициатива революционных марксистов, Рабочая партия, Институт рабочего контроля, Союз борьбы с нацизмом, Союз коммунистов-интернационалистов, Партия революционных рабочих, Революционная партия рабочих-социалистов, Группа «Власть рабочих» (троцкисты), «Борьба рабочих», Союз рабочих, Революционная коммунистическая партия Великобритании (марксисты-ленинцы сильной проалбанской ориентации). Английская коммунистическая партия, Ассоциация рабочих-коммунистов, Социалистический интернационал, Коммунистическое рабочее движение, Коммунистический союз молодежи Великобритании, «Единство - за социальную революцию», Революционный союз коммунистов Великобритании (маоисты), «Народная демократия» (марксисты-ленинцы), «Мировая революция», «Альтернативный социализм», «Социалистическая молодежь», Движение борцов, Социалистический союз рабочих, революционно-марксистское течение (троцкисты), Союз за социализм, «Рабочий-марксист» (троцкисты), Революционно-коммунистическая инициатива (троцкисты), Союз революционеров-социалистов (троцкисты), социалисты-интернационалисты и, наконец, Независимая партия труда. Консервативный край, оснащенные свастикой и различной символикой, почерпнутой из нордической мифологии, занимают: Национальный фронт, Британское движение, Партия британских националистов, Партия национального преобразования, «88-я колонна», Союз Святого Георгия, «Северный союз», Комитет Одина в Лондоне, «Юные викинги», «СС-Уоттон-18», Бригада одиннадцатого часа, Отряд имени Адольфа Гитлера, «Железный воин», «Рыцари Железного Креста», Бригада «Дёрлвангер», Британский союз «За порядок», организация «Самопомощь», организация «Выбор», Ассоциация контроля за иммиграцией, наконец, общество «За расовую чистоту».

Робин. Вдруг кого-то забыли?

Джон. Может, и забыл. Они так быстро размножаются, что практически невозможно знать, что там у них на сегодняшний день. Это же все равно что наблюдать под микроскопом, как делится клетка! Но мне до сих пор непонятно, почему они с такой скоростью размежевываются и почему, кажется, чаще атакуют друг друга, чем истинных врагов в противоположном политическом лагере. Что, черт возьми, все это может значить?

Робин. Ну, я думаю, тут действует механизм, несколько отличный от уже известного нам. Субъект со склонностью к паранойе пытается «хорошее» держать отдельно от «плохого», помещаемого вовне, то есть подтягивает «границы» поближе, чтобы оградить себя от чувств, которые ему невыносимы. Но, по крайней мере, человек «параноидных принципов» имеет какие-то «границы» и способен допускать существование других людей. Поэтому руководствующийся описанными принципами человек может вполне «справляться» с жизнью, если присоединится к политической партии, выступающей за близкие ему, почитаемые им в себе «идеалы» при условии, что есть другая, совершенно отличная от его партии, - партия, ратующая за все то, что человеку невыносимо видеть в себе самом. Он может «играть» в своей «команде», ненавидеть противника сколько душе угодно и будет пребывать в отличном настроении. Такая жизненная «игра» привяжет его к реальной почве и убережет от потери рассудка. Разумеется, он будет неспособен, как это сделают его более здоровые соратники по партии, зарыть топор войны после окончания политических споров, ведь он не может отказаться от враждебности к другой стороне. Но все-таки может неплохо держаться среди «своих», пока есть ненавистный враг.

Джон. Значит, он годится для какой-нибудь крупной политической партии?

Робин. Да. Но если параноидная потребность в защите обострена и сопровождается опасностью соскальзывания в фазу размытых «границ», не поработай он «сверхурочно» над их нерушимостью, кончится тем, что он примется и на своей стороне возводить укрепления. Его ощущению всемогущего богоподобия (большущий шар, раздуваясь, заполняет коробку - помните?) будет угрожать любое иное бытие, если только взгляды другого человека не окажутся настолько совпадающими с его собственными, что он и не увидит в другом ничего «другого». Но так как неизбежно хоть чем-то человек человеку «другой», эта неодинаковость рано или поздно обнаружится. Отсюда постоянное дробление партии, диктуемое стремление к чистоте и совершенству. Бывшие соратники либо изгоняют друг друга, либо сами покидают прежнюю и основывают новую партию действительно незапятнанного, истинного идеала.

Джон. Точно! Настоящие экстремисты очень гордятся чистотой веры.

Робин. Конечно, ничего нет плохого в стремлении самосовершенствоваться, пока вы не утрачиваете связь с реальностью. Но как только вы пытаетесь убедить других или себя, что вы безупречнее, чем на самом деле, значит, вы уже поставили «ширму» и прячете за нее ту или иную свою сторону, недостаточно, как вам кажется, чистую.

Джон. А раз негодное за «ширмой» - значит оно проецируется на других людей или на группы других людей.

Робин. После таких художеств человек, конечно, почувствует себя чище, идеальнее... ненадолго.

Джон. Так и ощущали себяч инквизиторы - отмеченными Богом. И считали, что оказывают услугу Спасителю, заживо сжигая людей.

Робин. Кажется, многие из них всерьез верили, что действуют на благо жертвам. Сознание подсказывало инквизиторам: они спасают заблудших от жребия худшего, чем смерть. А кроме того, спасают мир от чудовищного зла, которым, якобы, поражены отправляемые на костер прислужники Сатаны. Но подсознательная посылка была в том, что инквизиторам требовалось скрыть за «ширму» зло в самих себе, и они его отрицали, проецировали на жертвы, избавляясь от которых, избавлялись от зла.

Джон. И ненадолго вздыхали с облегчением.

Робин. Да. Пока опять не ужасались сучку в чужом глазу... чтобы позабыть про бревно в собственном.

Джон. Наверное, поэтому и пытали людей - добивались признания вины. Пытали ради письменного доказательства: инквизитор на самом деле миляга, просто делает свое дело. Так облегчали душу, уже не стесняясь...

Робин. Возможно... Утверждались в правоте своего дела, рассеивая малейшие сомнения. Убеждались, что зло действительно вовне - в жертвах - а не в них самих. Признания жертв успокаивали.

Джон. Очевидно, в том же суть «охоты на ведьм», процветавшей в Англии в семнадцатом веке. Пуританам слышалось зло в зове плоти, и они упрятывали половое влечение за «ширму», проецировали его на других - на бедных «ведьм».

Робин. Верно. А если испытывали «запретные» желания, обвиняли ведьм, будто бы те их околдовали.

Джон. Поэтому ведьм - на костер! И так продолжалось до тех пор, пока атмосфера не разрядилась, и с «греховных» мыслей не сняли запрет. В эпоху Реставрации появилось много рискованнейших комедий. Перестали развлекаться за счет ведьм.

Робин. Факты ясно показывают, как опасно стремление быть... лучше некуда. Иначе кому-то приходится быть злодеем.

Джон. Но почему нам становится так хорошо, когда погружаемся в паранойю мыслью и делом? Понятно, нам лучше, если освободимся от «плохих» чувств. Но ведь этим не кончается - нет же? Благополучно спроецировав все «негодное» на других, можно повести себя с другими отъявленным негодяем,  оправдывая свои поступки «негодностью» других. Иными словами, можно освободиться от мерзких, жестоких, злобных, разрушительных чувств, поступая мерзко, жестоко и так далее... с другими. Значит, мы «выгадываем» вдвойне?

Робин. Верно. Отметьте, что в этом механизме тоже «задействован» психологический порочный круг, откуда понятнее, почему человек к человеку может быть так нечеловечески жесток. Независимо от того, насколько преследователь оправдывает свое «плохое» обращение с жертвой, сам факт пыток или сожжения заживо на костре оборачивается для него опасностью осознать, что он наслаждается происходящим, иными словами, опасностью осознать, что он сам плохой. Значит, проекция должна быть усилена, то есть жертва должна в глазах преследователя олицетворять еще большее зло, что оправдает еще большую его жестокость по отношению к ней, что сделает для преследователя еще большей опасность осознать, каков он на самом деле, а значит... Ну, и опять все сначала. Поэтому никак не состраданием переполнится преследователь при виде мук жертвы, он будет тем безжалостнее, жесточе, бесчеловечнее, чем ужаснее будет страдать жертва. Этот порочный круг (жестокость - чувство вины - проекция вины на жертву - умноженная жестокость) «набирает» порочности и от того, что преследователи ободряют друг друга, будто делают правое дело. Если кто-то один засомневается в необходимости зверств, он смутит душевный покой всех, и все сначала примутся его убеждать в полезности выпавшей им «работы», но в ответ на затянувшиеся колебания все ополчатся на одного, которого тоже пихнут в костер. Этот механизм «крутится» и в обыкновенных условиях. Например, на политическом «фронте» каждый в какой-то группе счастлив чувством локтя, когда строем идет на врага. Одолеть врага - общая цель, и сознание общей взаимозависимости в «строю» дает благостное чувство единства.

Джон. Вы, кажется, партийную конференцию описываете? Все они там сидят, тоску друг на друга наводят. Вдруг встает один, самый запальчивый, и говорит: «Те, другие - сборище невиданных подлецов, левее - или правее - не рождалось в нашей великой стране. Если они придут к власти - или у власти останутся - это кончится катастрофой. Поэтому мы должны власть взять - или не отдавать; но битва предстоит страшная, чудовищная, нам некогда отдыхать, развлекаться, мы должны воевать и бороться, бороться и воевать, в общем, драться». Оратор сел - а в зале-то оживление, будто чаю с булочками напились, все глядят веселей. Просто сияют довольством, излучают доброжелательность. Но призови их оратор позабыть распри и всем вместе хорошо провести время, его бы точно линчевали на месте. Почему же громкие призывы воевать, воевать и опять воевать обычно всех расслабляют и настраивают миролюбиво?

Робин. Тот же механизм в действии: раздражение, разрушительные - «плохие» - эмоции отделяются от умиротворения, добродушия и направляются исключительно на партию соперников, что очищает «хорошие» эмоции и придает им силы. Конечно, вызванный таким фокусом «свет добра» недолговечен, ведь это обман зрения, и через какое-то время недостатки «своих» уже лезут в глаза. Но вы ненадолго получаете «отсрочку» от пристального взгляда на реальность, а она такова: каждый - включая вас - и плох, и хорош. Тут требуется взгляд на вещи взрослее, трезвее, он остудит вас, даже немного подавит. И поэтому вам легче, если можно ненавидеть врага. Люди, пережившие вторую мировую войну, вспоминают «повальную» отзывчивость, «массовую» сердечность и удивляются, куда все делось в мирное время.

Джон. Я слышал, тогда снизился обычный процент тяжелых душевных заболеваний.

Робин. Да, сведения есть. Надо сказать, что этот параноидный механизм часто включается в общественных масштабах в периоды депрессии. Помните, к примеру, промышленную забастовку в Гранвике в 1977 году?

Джон. Недели длилась... Сотни пикетов, стычки, схватки у ворот - постоянно в теленовостях показывали. И каждый, кто не считал себя «всяким там», поднимался на демонстрацию. Забастовка захватила воображение всех.

Робин. Но общественный резонанс удивлял, ведь событие его не оправдывало. Я не понимал, почему буквально все слои общества были взбудоражены и вовлечены в происходящее, пока не поймал себя на мысли, что и у меня руки чешутся пойти кинуть парочку кирпичей. И тогда вдруг оживился, приободрился, а то тоска грызла. Ага, сказал я себе, вот же в чем дело: Гранвик привлек всеобщее внимание, как раз когда всем нам предстояло осознать плачевное состояние британской экономики и перспективу неуклонного снижения жизненного уровня. Я вспомнил, что от этого часто впадал в уныние, но «заводясь» из-за Гранвика, мысленно включаясь в борьбу, чувствовал какой-то подъем, получал «заряд» адреналина.

Джон. Вскоре интерес к забастовке погас, а она не принесла никаких результатов. Что ж, принцип механизма ясен. Жизненный уровень каждого падает, потому что меняется мир, чего мы не в силах предотвратить, отсюда мы все подавлены. Но если всех нас разделить на две большие команды, и одна затянет, что мы бы все разбогатели, не будь жадных, эгоистичных хозяев, а другая станет утверждать, что и до сих пор бы не обеднели, но эти ограниченные тред-юнионы, эти лентяи-рабочие... у нас же прямо розыгрыш кубка получится! Каждому позволена агрессивность - волнуйтесь на здоровье и забудьте про гнетущие и сложные реальные экономические проблемы!

Робин. Совершенно верно. Конечно, реальные проблемы так не решаются, ведь чтобы их разрешить, необходимо обернуться лицом к фактам, какими бы удручающими они ни были. И нам необходимо сотрудничество, чтобы добиться успехов.

Джон. Итак, параноидный образ действий на самом деле может нас ненадолго взбодрить. Но и платить за это придется...

Робин. Да. В «гомеопатических» дозах от него нет вреда - если знаем, что делаем, и способны переключиться и вернуться в обыкновенный «режим» деятельности, как поступает большинство людей, поболев на спортивных соревнованиях, поучаствовав в политических дебатах. Он нас стимулирует без побочных явлений, сказывающихся на других людях. Это Вам пример того, как нормальный человек может «впасть» в детство, думать и действовать свободно, словом, может пошалить немного, когда нет необходимости вести себя осторожно и с предельной серьезностью. Но человек тут же откажется от ребячества и вернется ко взрослому мышлению, если требуется точная, взвешенная оценка событий.

Джон. Но, как Вы отметили, настоящие экстремисты не способны к этому переключению - они зациклились на параноидной фазе. Что же происходит, когда такие приходят к власти в государстве?

Робин. Все зависит от степени помешательства. Если лидер основательно «заблудился» в непроясненных «границах», но ловок и способен внушать доверие, получим ситуацию, подобную имевшей место в нацистской Германии. Это доведенный до абсурда параноидный механизм в действии, используемый систематически ради объявления какого-то меньшинства «козлом отпущения» для того, чтобы возмущенное, обманутое в своих надеждах население вымещало недовольство режимом на этих «козлах». А поскольку лидер очень нечетко представляет свои собственные «границы» и считает себя всемогущим - почти Богом - он должен контролировать все и вся, любую сторону жизни, чтобы не обнаружилось расхождения с его фантазией. Ну, простейший пример: всякий раз вскидывая руку, Гитлер хотел, чтобы его жест каждый повторял.

Джон. Да. И, наверное, наоборот: чем больше каждый потворствует диктатору, тем больше диктатор запутывается в «границах».

Робин. Да, я думаю, тут одна из причин, почему власть развращает. Властитель все безвозвратнее утрачивает связь с реальностью, ведь не получает отпора, необходимого для уяснения своих «границ». И чем он безнадежнее, тем больше опасается индивидуальности, несходства: он это не санкционировал - как же так? Несходство указывает на его «пределы», открывает, что он не все на свете, не Бог. Поэтому диктаторы обожают мундир и единообразие, без удержу ненавидят и уничтожают отличное, отдельное - с лица необщим выраженьем. Евреи обладают сильной, яркой, очевиднейшей индивидуальностью, и отсюда - всегда мишень для любого новоявленного Бога.

Джон. Люди иного цвета кожи - следующая. Ведь диктатор не в силах запретить эту несхожесть.

Робин. Верно. Поэтому диктатор должен избавиться от людей, противоречащих его представлению о себе. Одновременно он может приписать им все, не устраивающее его в себе - все, намекающее на его слабость, гнусность, отдаляющее его от богоподобия.

Джон. Дальше, я думаю, очередь других, непохожих самостоятельных государств...

Робин. Да. Диктатор должен либо завоевать их и ассимилировать - поглотить, либо стереть с лица земли, если поглотить не удается. Ужасно, но тут своя логика и автоматизм. И кто вступил на этот путь, тот будет вынужден тем больше проецировать и разрушать, чем больше преуспеет на этом пути. Диктатор и его клика, разумеется, не очистятся от скверны в самих себе, просто спроецируют ее на какую-то иную группу, объявленную в таком случае общим врагом номер один. Группа уничтожается, и после передышки они опять проецируют скверну на очередную группу, ну, и так далее.

Джон. Вспоминаю нашего дражайшего Оливера Кромвеля. Начал, поддерживаемый парламентом, армией и шотландскими пуританами. Они помогли Кромвелю разделаться с роялистами. Потом он сам разделался с шотландцами. Затем провел чистку в армии. Затем «почистил» парламент. А потом и совсем разогнал. Когда пришло ему время умирать, оказалось, что он уничтожил практически всех, на кого опирался его протекторат. Ничего удивительного, что на реставрацию монархии потребовалось каких-то два года. Нацисты действовали по тому же принципу. Гитлер ликвидировал коммунистов, социалистов, профсоюзы, католиков, протестантов, евреев, цыган и так далее. Проводил также чистки своих коричневорубашечников. Собирался было расправиться с верховным командованием вермахта, даже замахивался на «СС», когда события выбили у него почву из-под ног. А Сталин? Уничтожил фактически всех до одного соратников-революционеров, обвинив каждого по очереди в контрреволюционной деятельности. У лидера подобного толка нет выбора: уничтожив противников, он принимается за своих.

Робин. Ему необходимо выискивать все новых и новых диссидентов, предателей в своем лагере. Не найди он их, диктатор достигнет точки, когда уже не сможет поверить, что вся скверна идет извне.

Джон. Его «ширма» рухнет.

Робин. И логическим концом для него будет...стереть себя в порошок.

Джон. Смешно, но мне часто рисовалась такая картина: Аятолла, кончивший тем, что остался в живых последним из иранцев, сидит и остервенело отрубает себе руки, ноги... и все остальное. А ведь поразительно: массовые самоубийства в секте Джима Джоунза случились после того, как она переселилась в землю обетованную - в Гайану.

Робин. Замечательный пример. Секта наконец-то спаслась от злобных преследователей-чужаков и... рядом не оказалось ни единого человека, на кого можно было бы спроецировать тяготившие их эмоции. Все труднее стало избегать правды, они были вынуждены взять обратно в себя выпущенного «демона зла» и не вынесли этого. Вы видите: смерть и разрушение в большом масштабе - конечный логический результат параноидных «уверток» от правды о самих себе и от критики. Именно критика - как отрицательная, так и положительная обратная связь - сохраняет наш разум. Помните аналогию с картой, к которой мы с Вами не раз прибегали? Так вот, нам необходимо постоянно уточнять «границы» наших мысленных карт, и мы можем это делать, только получая точную информацию от других. Поэтому начни человек только «слегка» тронутым - уничтожь кого-то, какую-то группу людей, выступающих с критикой - его мысленная карта исказится, перевирая реальный мир, и он покатится в пропасть безумия. Сообществу, зациклившемуся на параноидной фазе, свойственно брать под жесткий контроль все средства информации, чтобы не допустить проникновения правды извне, из-за пределов системы. Так же и семьи, о которых я говорил, обычно руководствуются правилом, что незачем откровенничать с людьми за порогом своего дома.

Джон. Есть великолепный монолог в «Крестном отце». Крестный отец отчитывает одного из своих сыновей после встречи с другой мафиозной семейкой. «Дино,- говорит он,- у тебя что, мозги размякли? Никогда больше не говори никому вне семьи, о чем думаешь».

Робин. К концу истории, если я не ошибаюсь, на счету этой семьи было много смертей и разрушений. Внутри семьи тоже мало что уцелело. Законы и в ненормальной семье, и в обособленной секте, в экстремистской политической группе для своих членов одни и те же: ограничить поступление информации извне. Информация, противоречащая «по-семейному» составленной мысленной карте, находится под запретом, ведь грозит развалом семье, переменами.

Джон. Тоталитарные государства подобным образом «дистиллируют» новости дня и переписывают историю, гражданам в них не рекомендуется слушать зарубежные радиостанции.

Робин. Оценили нашу британскую свободу? Обычно мы относимся к ней как к само собой разумеющейся, а ведь на ней замыкается отличие душевного здоровья от безумия.

Джон. Что удручает, так это данные «международной амнистии»: в более чем ста десяти странах на земном шаре людей могут заключить в тюрьму за мирное выражение взглядов. Однако все же просятся слова в защиту паранойи: от нее вам лучше...

Робин. На время, по крайней мере. Поэтому ее кругом столько и развелось. И, конечно же, поэтому мы с Вами тут, «тряхнув» паранойей, громоздим все зло на всяких других параноиков.

Джон. Ага, вот почему мне вдруг сделалось так хорошо!

---

[1] Монти Пифон - коллективный псевдоним группы комиков (Джон Клииз - один из ее создателей), широко известной в 1969-1982 гг. в Великобритании по теле- и кинофильмам, пластинкам и книгам. «Жизнь Брайана из Назарета» - фильм (1977) и одноименная книга (1979).

Тяжелая депривация

Робин. Изучая семьи, где малышам достаются побои, мы вновь обнаруживаем упоминавшийся цикл депривации. Избивающие своих детей родители сами обычно росли заброшенными, возможно, их родители грозили им чудовищными наказаниями и даже били. Очень поучительно познакомиться еще с некоторыми выводами Харлоу по его эксперименту с ущемленными обезьянками. Как я говорил, выращенные без матерей самки лучше смотрели за своими детенышами, если росли в играх с себе подобными или хотя бы имели фальшивую маму - тряпичную обезьяну, к которой могли прижиматься.

Джон. Даже это выработало чувство родства.

Робин. Что удивительно, наиболее ущемленные самки, отвергавшие, калечившие - а в редких случаях даже убивавшие - свое первое потомство, за вторым, третьим уже могли ухаживать, по крайней мере, на свой лад.

Джон. Что заставляло их перемениться?

Робин. Харлоу считает, что матерей переменили их первые детеныши.

Джон. С которыми они обходились так скверно?

Робин. Да. Ведь детеныши, сколько их ни отвергали, ни колошматили, неудержимо тянулись к своим матерям! И матери получали от первых детенышей заряд любви, которую и не искали. Этого хватило, чтобы они переменились.

Джон. Как же можно помочь самым негуманным из рода homo?

Робин. Удивительно, но большинство ущемленных родителей очень восприимчивы. Впрочем, они и очень трудны для контакта, требуется немало усилий, чтобы войти с ними в контакт, начать работать.

Джон. И как же все-таки Вы подступаетесь к людям, у которых особенно обделенный ребенок за «ширмой»? Как Вы помогаете им его обнаружить?

Робин. Нужно найти тактичный способ объяснить ситуацию, и в результате они примут поддержку, не пугаясь от неожиданности самого факта, что отчаянно в ней нуждаются. Можно, например, в дружелюбном тоне похвалить их за тот труд, на который они как родители отважились.

Джон. Кого похвалить? Родителей «избиенных младенцев»?!

Робин. Да. Даже их. Даже им можно сказать: «Вижу, какие усилия вы прикладываете, пытаясь правильно воспитать ребенка». И где тут ложь? Намерения всегда благие, просто люди идут единственно доступным их пониманию путем принуждения и наказания. Поэтому вместо того, чтобы критиковать, что только повредит делу, предложите им помощь в поиске лучшего пути, и уже своим отношением к ним вы покажете этот лучший путь. В других, менее тяжелых случаях можно действовать с большей прямотой. Одна из первых семей, обратившихся ко мне за помощью, жаловалась на якобы трудную дочь. Но дочь оказалась просто козлом отпущения. Вскоре выяснилось, что она была просто корзиной для всего семейного «мусора», для всех семейных проблем. История такова: дочь расстраивала родителей, начиная с двух лет и до четырнадцати - тогда-то ее как раз и направили ко мне. Мать же неоднократно во время кризисов оказывалась в психиатрических клиниках, совершила не одну попытку самоубийства. На пятом сеансе семейной психотерапии мать смогла признать, что отчаянно нуждается в любви и душевном тепле. И тогда дочь перестала быть «трудной», а стала для матери источником любви, какой она раньше не видела. Мать больше не попадала в клинику.

Джон. И все это потому, что Вы сумели открыть матери ее неудовлетворенную потребность.

Робин. Да, «услышав», при моей помощи, плачущего ребенка у себя за «ширмой», она позволила остальным членам семьи позаботиться о нем.

Джон. Не обошлось без «людоведа».

Робин. Нет, но это оказался действительно непростой случай, вызревавший» двенадцать лет, в течение которых мать семейства не раз пыталась покончить с собой. Большинству же обращающихся к вам достаточно сказать, что один человек всегда способен помочь другому, если только каждый признает свою потребность в любви и поддержке. Задумалась бы об этом каждая британская семья хоть на десять минут, я считаю, через три недели счастливых британских семей намного бы прибавилось!

Джон. У меня к Вам последний вопрос. Мы говорили про эмоциональную поддержку, привязанность, заботу, любовь, внимание. Говорить говорили, но так и не открыли таинственный элемент «икс». Доктор, что же за этим словом - «любовь»?

 

Смотрим за ребенком в себе

Робин. Что Вы чувствуете, если ущемлены?

Джон. Если попал «под стресс»?

Робин. Да.

Джон. Ну, прежде всего, чувствую: мышцы напрягаются - особенно плечевые и шейные. Плечи просто к ушам поднимаются! Подбородок делается «стальным», на висках, на лбу напрягаются мышцы.

Робин. А психологическая картина?

Джон. Возмущен. Я чувствую, будто много отдал и ничего не получил взамен. Чувствую себя обиженным, хотя стараюсь не показывать этого. Но скрытое раздражение каким-то образом проступает наружу - вроде бессловесной жалобы. Потом впадаю в легкую паранойю: все против меня, чего еще им всем от меня надо! Я знаю, что это глупо, но рассудок, похоже, не в силах обуздать мои чувства. Я становлюсь Бэзилом Фолти, на какое-то время перенимаю его «повседневный» взгляд на жизнь. И я не нравлюсь себе таким.

Робин. Хочется закричать?

Джон. Нет, теперь - нет, но пять лет назад я бы сказал «да». Знаете, мне вдруг пришло в голову: это все так, будто внутри у вас капризничает ребенок. Странные вещи говорю?

Робин. Нет. Все это вполне обыкновенные ощущения, хотя люди редко описывают их столь точно. Впрочем, Вы сказали одну поразительную вещь - про ребенка, который внутри у Вас. На дело можно именно так и смотреть: у всех у нас внутри ребенок. В жизни порядок - он затих. Какие-то волнения - он реветь. И если мы сами не позаботимся о нем, не приласкаем, если вдобавок не окажется рядом никого, кто бы помог нам в этом... можем очутиться в больнице. Мы выйдем из строя. Недостаток душевного тепла может привести к серьезной «телесной» поломке.

Джон. Вы говорите - у всех у нас... Вы считаете, у каждого ребенок внутри?

Робин. Конечно! Когда я впервые прочел Боулби, я подумал, что он немного тронулся на важности материнской заботы. Но чем больше я набирался опыта, тем больше убеждался, что Боулби прав.

Джон. Значит, у кого-то внутри здоровенный ребенок, а у кого-то - незаметненький кроха?

Робин. Скажем так: чей-то скрытый внутри ребенок расстроен больше других.

Джон. А крутые парни? Неужели и в них по ребеночку?

Робин. Я со всякими встречался - у всех.

Джон. Значит, даже если «ребенок внутри» спокойненький, в случае стресса он еще как раскричится?

Робин. Да. И очень полезно разобраться, что там за «крутостью» у этих парней. Если речь о так называемых «настоящих мужчинах», то они пытаются внушить всем своим видом, что никакого младенца в себе знать не знают. И поэтому никогда о нем не заботились. Поэтому другим от них тоже ничего не получить, это настоящие злыдни. Они противостоят стрессу, сколько могут, а потом неожиданно валятся. Истинно крепкие люди признают ребенка в себе и умеют за ним присмотреть. Это такие люди могли вынести все муки в гестапо и еще поддерживали товарищей.

Джон. Кстати, техника допроса на том, наверное, и строится, чтобы растревожить «ребенка внутри»? Нагнетают напряжение, отнимают всякую возможность обрести эмоциональную опору.

Робин. Заключенных намеренно лишают чувства времени, оставляют с завязанными глазами, пытают шумовым воздействием - отрезают от внешнего мира, отнимают даже этого рода опору.

Джон. Выражение «смотреть за собой» много говорит - правда? Крепкий человек - это тот, который способен «смотреть за собой». За нами смотрят матери. Значит, крепость и независимость обретается вместе со способностью стать самому себе матерью.

Робин. Верно. Дать себе все, в чем нуждаетесь. Человек, неизменно способный к этому, будет сильным и независимым.

Джон. Его «ребенок внутри» всегда доволен. Но давайте вернемся к «нашей» матери и ее ребенку. Точнее - к двум: одному ребенку, рожденному ею, другому - которого она постоянно держит в себе. Вероятно, она должна смотреть за обоими?

Робин. Да. И - я Вас удивлю, наверное,- «хорошая» мать, та, о которой больше заботились в детстве, сама росшая счастливым ребенком, как можно раньше прекратит кормить грудью и переведет младенца на искусственное вскармливание.

Джон. Зачем?

Робин. Чтобы «поделиться» ребенком. Отец ведь тоже способен напоить его из бутылочки. Еще кто-то может присмотреть за ребенком, пока родители выйдут ненадолго на люди!

Джон. Не хотите же Вы сказать, что здоровая мать, о которой в детстве больше заботились, меньше дает своему ребенку?!

Робин. Нет, совсем нет. Она знает всему меру. Иными словами, знает, что должна делать. Иногда кормит грудью ребенка до года и дольше.

Джон. А это зачем?

Робин. Ради удовольствия. Для себя. Что одно и то же. Она может дать себе то, в чем нуждается, позаботиться о себе. Когда она с ребенком, она способна наслаждаться, отдавая ему все свое внимание... От вашей любви к себе разливается любовь вокруг - разве не так?

Джон. Так - буддисты говорят. У меня был друг, который чувствовал, что должен научиться больше отдавать другим, и он отправился на организованный буддистами под лозунгом «Милосердие» уик-энд. Весь уик-энд они обучали его сердечнее относиться к себе. Для них точка отсчета тут... Итак, «хорошая» мать способна наслаждаться, отдавая ребенку все свое внимание, потому что одновременно она заботится о ребенке в себе.

Робин. Верно. Хотя мне не нравится это выражение - «хорошая мать». Винникотт, знаменитый педиатр и психоаналитик, предпочитал говорить о «достаточно хорошей» матери. На самом деле, будь мать совершенной - неизменно являйся к ребенку в нужный момент и давай ему именно то, что требуется - она бы обеспечила его проблемами, как мы выяснили.

Джон. Навсегда непроясненными «границами»...

Робин. Да, поэтому мы и не ведем речь о материнстве высшей пробы, о матери, «тянущей» на золотую Олимпийскую медаль. Мы говорим о матери, уделяющей ребенку очень много внимания на какое-то время,- о «хорошей» матери.

Джон. Ну, а та, которая не способна к этому, та, которая «ущемленней»?

Робин. Та, которую саму не любили? Ей крайне трудно убедить себя доверить ребенка еще кому-то. Она считает, что это недопустимо. И поэтому почти безотлучно находится при ребенке. Но ей крайне трудно и отдавать ребенку - даже ненадолго - все свое внимание. Она постоянно сосредоточена на других вещах, ей трудно настроиться на волну ребенка, ведь она и в себе эти «частоты» глушит. И, конечно же, чувствует себя ужасно. Ее «ребенок внутри» разрывается от крика, оставленный без внимания, она же неотлучно при своем чаде, но не имеет ни малейшего представления, как дать себе то, в чем нуждается.

Джон. И такая считает себя «негодной» матерью.

Робин. Именно! Она чувствует, что в чем-то она подводит, хотя делает все мыслимое и даже больше, на первый взгляд, чем «просто хорошие» матери, чьи дети цветут довольством. Конечно, она думает, что все кругом справляются с материнскими обязанностями безупречно, одна она не способна...

Джон. А если бы она заглянула в себя?

Робин. В том-то и проблема: она не заглядывает.

Джон. Что же, по ее мнению, не так?

Робин. Ну, обычно такая мать приходит к мысли, что у нее очень трудный ребенок. И ее ребенок действительно беспокойный, он все время держит ее на ногах, у него постоянно болит животик, он постоянно плачет.

Джон. Как и ее «ребенок внутри».

Робин. Совершенно верно. Ее «ребенок внутри» исходит плачем, потому что его не замечают. Она все равно что захлопывает дверь детской, отгораживаясь от плача своего ребенка во плоти, вместо того, чтобы взять его на руки и успокоить. Иными словами, ее плачущий в кроватке ребенок - зеркальное отражение ее плачущего «ребенка внутри». Ребенок несчастен, нервозен, потому что мать несчастна, нервозна.

Джон. Поразительно, все прямо соотносится с первым важным уроком из этой книги: не «мучительные» чувства источник проблем, а наше отрицание этих «мучительных» чувств. Отказываемся же мы от них потому, что все в нашей семье считали их неприемлемыми, и мы были вынуждены сунуть эти чувства за «ширму». Тут чувство... чувство ущемленности, обиды, иными словами, ревущий ребенок упрятан за «ширму». Значит, решить проблему, ослабить чувство ущемленности человек может, если достанет ребенка из-за «ширмы», признает своим и утешит.

Робин. А помните, что обычно препятствует этому?

Джон. Страх, что семья не одобрит наш поступок. Раз семья не одобряла какое-то чувство, поэтому-то и упрятанное за «ширму», попытайся мы вытащить его на свет - даже годы спустя - вновь, застыдившись, съежимся под осуждающим «взглядом».

Робин. А поскольку этот «взгляд» придавил нас, еще когда мы были малы и зависимы, попытка обернется для нас настоящей пыткой. Пройти через все это нелегко.

Джон. Помню по собственному опыту. Я, после приличной типично английской школы для мальчиков, считал себя оч-ч-чень независимым крепким парнем, а главное  сверх-х-х-нормальным. Зачем мне какая-то привязанность? Все эти телячьи нежности? У меня появилось этакое снисходительно-презрительное отношение к тем, кто своим видом показывает: ему нужна забота. И только попав в Вашу группу - в тридцать пять! - я начал понимать, как нуждаюсь в любви и душевном тепле и как же трудно для меня показать, что мне это нужно.

Робин. Что Вы чувствовали, когда пробовали просить об этом?

Джон. Стыд. Свою неполноценность. В конце концов, я же представлял себя таким... «мужественным». Вначале я думал, что окружающие запрезирают меня, если я скажу им, что хочу сердечности. К тому же я обнаружил, что чувствую: «не положено» просить об этом. Но потом сделал удивительное открытие: если я показывал женщине, что нуждаюсь в ласке, я ей нравился! Она не вышвыривала меня за дверь - а я всегда где-то в глубине души думал, что именно так она и поступит в ответ на мою очевидную слабость. Но все же совсем не сразу я поверил в свое открытие по-настоящему.

Робин. Ну, первоначальный «рефлекс» у Вас длительное время вырабатывался, ничего удивительного, что Вы меняли его на обратный довольно долго. Но страх, чувство неполноценности, мысль, что Вам что-то «не положено» - это те самые чувства и мысли, которые не дают матери достать из-за «ширмы» ребенка, раз уж спрятала. Ей незачем напрягаться, чтобы выглядеть «мужественной», но она не в меньшей степени озабочена тем, чтобы не выглядеть «сущим ребенком». В этом-то и сложность, хотя у всех есть потребность быть ребенком.

Джон. Подождите, Робин. Но предположим, она права. Не в том смысле права, что притворяется, будто у нее нет этой потребности. Предположим, она права, думая, что не получит нужного тепла. Если неоткуда взять любви, может, лучше, безопаснее не будоражить себя? Зная, что не будет поддержки, чтобы справиться с доставляющими боль чувствами?..

Робин. По своему опыту скажу: даже так настроенным людям поддержки всегда находится предостаточно.

Джон. Но, наверное, не всем польза...

Робин. Попробую Вас убедить.

 

 

Все мы - параноики

Джон. Значит, мы покончили с непроясненными «границами»? Новый этап?

Робин. Не совсем. Этот «параноидный» образ действий невозможен, пока не поставлены какие-то «границы», но он возможен только потому, что «границы» все еще неустойчивы. Ребенку отчасти помогают неустоявшиеся «границы». Он может воспользоваться нечеткостью, неопределенностью своих «пределов», чтобы защитить себя от стресса и боли, если они слишком сильны и он не способен справиться с ними. Это что-то вроде предохранительного клапана. Ребенок дает выход болезненным ощущениям, когда переполнен ими. Механизм важно рассмотреть, потому что он в некоторой степени объясняет отличие взрослого от ребенка, а также характеризует поведение, получившее специальное наименование -  «параноидного».

Джон. Это когда - «не иду на регби, ведь нападающие там собираются в кучку, чтобы сплетничать обо мне?»

Робин. Да, мотив тот самый. Крайний случай такого поведения - клиническая паранойя, а в обиходе - «мания преследования». В повседневной жизни этот механизм лежит в основе целого ряда проблем, возникающих оттого, что люди «облегчают» себе жизнь, обвиняя других.

Джон. Почему этот механизм так важен для ребенка на ранней ступени развития?

Робин. Считается, что на этой ранней ступени жизни, когда мозг еще не полностью снабжен «проводкой», ребенок обостреннейшим образом переживает эмоции, потому что они пока не связаны с памятью, не соединены в целое, не уравновешивают одна другую.

Джон. Как не понять, что эмоции младенцу - острый нож. Сил же нет слушать, когда он верещит, бедняжка!

Робин. Да. Жизнь - рай после того, как покормили, и адские муки, если с очередным кормлением запаздывают. Очевидно, когда страдания уже невыносимы, ребенок находит выход - он может установить подвижные на этой ранней ступени «границы» таким образом, что подавляющие его эмоции окажутся будто бы вне, а не внутри них. Будут «не-я» вместо «я».

Джон. Подождите, дайте разжевать. Значит, если я - младенец, я могу двигать мои «рубежи» на мысленной карте так, чтобы досаждающие мне эмоции стали бы «не-я» и перестали бы быть частью моего «я»?

Робин. Именно. Представьте: «границы» - подвижные пластиковые конусы, которыми отмечают проезжую часть автострады при ремонтных работах, а вовсе не крепко-накрепко закрепленный барьер, разделяющий правую и левую полосы. Значит, можно менять «дорогу» на «не-дорогу», а в случае же с «нашим» младенцем - переживаемое как «я» - на «не-я».

Джон. Иными словами, ребенок может «притворяться», что часть его - какие-то чувства - вовсе и не в нем.

Робин. Верно. Если они невыносимы, ребенок может от них оградиться.

Джон. И тогда ему станет лучше?

Робин. И да, и нет. Объясню, что будет дальше. Ребенка раздирают ужасные чувства, и вот он притворился, что в нем их уже нет. Конечно, они не исчезли, они где-то поблизости. Но если они не внутри его...

Джон. ...значит, снаружи.

Робин. Именно.

Джон. Это, кажется, называется «проекцией»?

Робин. Да, на языке психологов это «проекция». Еще раз, коротко, что это. Это когда ребенок пугается каких-то чувств и притворяется, что они не в нем, притворяется, приоткрывая «границы», чтобы вытолкнуть мучительные чувства наружу. Они не исчезли, конечно, теперь ребенку кажется, что они подступают к нему снаружи.

Джон. Он «спроецировал» их на внешний мир?

Робин. Верно. И теперь мир кажется злее, ужаснее, чем на самом деле. Вы спрашивали, лучше ли почувствовал себя ребенок. Да, ему стало лучше, себя он почувствовал лучше, но... ему стало и хуже, ведь мир вокруг сделался куда враждебней. А на этой ступеньке жизни мир, конечно, все еще равнозначен матери. И теперь вместо того, чтобы чувствовать, что от голода и ярости готов мать разорвать на части и проглотить, он «спроецирует» эти чувства на мать. Вот вам замедленный повтор...

Робин. Как видите, теперь мать представляется ребенку ужасной ведьмой, которая может его проглотить.

Джон. Он уже не от ярости задыхается, он просто... перепуган насмерть?

Робин. Из огня да в полымя, точно.

Джон. Наверное, поэтому сказки, захватывающие детей, на редкость «злодейские», из них так и рвутся полчища чудовищных женщин: коварных мачех, безобразных сестер, ведьм и прочей нечисти. Кажется, ни одной нормальной матери поблизости нет. Отцы, нерешительные, ни на что не годные создания, забились куда-то в угол. Единственные благодетельницы - феи-крестные, они - само совершенство, и всегда тут как тут в нужный момент, чтобы навести порядок (обеспечить очередное кормление, надо думать)

Робин. Не забудьте про неисчерпаемые возможности проецировать недовольство папочкой на образы людоедов и великанов. Для того, чтобы наладить дела, существуют короли с принцами и волшебники.

Джон. Значит, эти сказки вечно увлекают ребятишек потому, что отвечают пережитым всеми ими не так давно фантазиям и проекциям?

Робин. Да, ведь для младенцев - а дети младшего возраста от них отошли еще недалеко - существуют, похоже, только «поляризованные» любовь и ненависть. Поставить «границы» в нужном месте между «я» и «не-я», уравновесить себя, частично «выпустив» наружу накатившую ненависть, держа в памяти нежившую нас незадолго до этого любовь - вот уроки, которые заучивают люди с раннего детского возраста и «повторяют» всю жизнь. Всю жизнь, хотя и в меньшей степени, крайнего накала эмоции заставляют нас пользоваться упомянутым предохранительным клапаном.

Джон. И сказки помогают детям усвоить эти уроки?

Робин. Да. Сказки в действительности поощряют детей проецировать не поддающиеся контролю чувства в образы ведьм и людоедов, и если сказку про злодеев ребенку читают любимые мамочка, папочка или еще кто-то из старших, не меньше любимый, ребенок успокаивается: уж взрослые-то знают всему свое место.

Джон. Если ребенок видит, что родители не пугаются этих чувств, он решит, что ему тоже незачем их так пугаться?

Робин. Верно. А чем «безопаснее» чувства, тем меньше нужды в их проекции. Значит, ребенок начинает «владеть» ими, держать их в себе. Это, в свою очередь, значит, что чувства увязываются, лучше уравновешивают одно другое и, следовательно, утрачивают крайнюю болезненную остроту. Раз чувства менее болезненны - меньше необходимости их отвергать и ставить «границы» так, чтобы их вытолкнуть. Склонность к паранойе снижается.

Джон. Любопытно. Значит, те родители, которые считают, что детей надо ограждать от традиционного сказочного злодейства, неверно ориентируют своих чад, заставляют их думать, что в сказках есть что-то, чего боятся даже родители.

Робин. Именно. Когда ко мне приходит семья и родители настроены возвести в своем доме заслон от подобных детских сказок, я знаю, что увижу запуганного ребенка. Такие сказки помогают ребенку справиться с собственным младенческим буйством чувств - при условии, что родители любяще ободряют его и сами не пугаются яростных вспышек ненависти у ребенка.

Джон. Подводим итог. На ранней ступени развития ребенок не способен увязывать, уравновешивать свои эмоции и некоторые его очень страшат. Ребенок их проецирует вовне, от чего чувствует себя лучше. Взамен внешний мир делается страшнее.

Робин. Совершенно верно. И, разумеется, эмоциональная поддержка, забота на этом этапе уменьшит остроту боли, ярость и отчаяние у ребенка. Тогда ему незачем притворяться, что эти эмоции вне его, они станут в достаточной мере для него управляемыми, и он опять «присвоит» их, овладеет ими. А значит - сможет правильно очертить свои «границы».

Джон. И продолжит успешно «наносить» мир на свою мысленную карту. О'кей. Ну, а что произойдет, если ребенок не получит требуемой поддержки?

Робин. Он задержится в своем развитии, застрянет, в определенном смысле, на этой ступени.

Джон. Вы хотите сказать, будет и дальше проецировать «плохие» эмоции? Кстати, эти «плохие» - всегда злость, всегда ненависть?

Робин. Как раз со злостью и ненавистью ребенку справиться труднее всего. Для человека, перешагнувшего детский возраст, но по сути застрявшего на этой ступени, любые эмоции будут болезненными, любыми овладеть будет страшно: влечением к противоположному полу, завистью, ревностью, грустью...

Джон. И любые будут проецироваться вовне на окружающий мир, который, следовательно, превращается во «вражеский лагерь». Так, ну и какое отношение все это имеет к параноику, то есть к человеку с манией преследования?

Робин. Такой человек - с клиническим случаем паранойи - до крайней степени отстал в развитии, задержавшись на описываемой ранней ступени. Но, я думаю, все мы время от времени чуточку параноики.

Джон. Ну, не согласись я с Вами, будет казаться, что я задет - какое тогда нужно еще доказательство моей паранойи! Лучше-ка я соглашусь.

Робин. Но я только хочу сказать, что почти каждый временами ведет себя, как параноик, то есть очень мало тех, кто совершенно разделался с этой ступенью. Разве Вы, к примеру, никогда не перекладывали вину на других за то, в чем отчасти сами были виноваты?

Джон. Это не вполне здравое поведение! И нормальное...

Робин. И параноидное.

Джон. Почему параноидное?

Робин. Ну, при любом столкновении, в любом споре, пускай и безобиднейшем, если Вы становитесь в позу невинного - «хорошего» - и пробуете всю вину переложить на другого - «плохого»,- Вы обнаруживаете параноидное поведение. Показательно, что Вы схватились за слово «здравый», ведь параноидный образ действий позволяет Вам почувствовать себя «лучше».

Джон. Лучше - в нравственном смысле?

Робин. В любом. Если вы считаете себя правым, все очень просто: виноват другой, а вы, конечно, ощущаете себя морально выше, кроме того, не испытываете неудобства, причиняемого человеку чувством вины. Так и ребенок поступает - помните? Чтобы чувствовать себя лучше.

Джон. Но со стороны вы кажетесь хуже, потому что не способны проникнуться еще чьей-то точкой зрения, признать свои ошибки, предпочесть компромисс.

Робин. Верно.

Джон. Знаете, я замечал, что когда веду машину, то очень раздражаюсь, если другие водители вовремя не сигналят о повороте, но если я не просигналю и кто-то начнет гудеть мне в спину, я ловлю себя на мысли: я же прав - зачем сигналить, тут же и дураку понятно, что я буду сворачивать! Отдает паранойей - да?

Робин. Да. Но это, конечно, вовсе не значит, что Ваш случай - клинический, ведь Вы, поймав себя на «параноидной» мысли, через пять минут откажетесь принимать ее всерьез и без усилий восстановите для себя реальную картину происходящего. Хотя подобное поведение все-таки параноидное.

Джон. А если я, пребольно ударившись ногой о кофейный столик, разозлюсь,- это значит, я не желаю признать, что сам оплошал, и виню столик?

Робин. Верно, это еще пример. Да просто вспомните Вашего Бэзила Фолти[1], который винит всех направо и налево, поражаясь всеобщей глупости и непредусмотрительности, себя же считает образцом добродетели.

Джон. Ну, а посмотреть на массовую организованную паранойю каждый может, купив билет на футбол. Если их игрок толкнет нашего - значит, к силовым приемам прибегает, каналья; если наш толкнет их игрока - он же, молодец, за мяч борется. Наши - жесткие парни, но играют по правилам, те - команда отпетых преступников, а судья, известно, подсуживает.

Робин. Забавно - да?

Джон. Но зачем нам эти забавы? Зачем все упрощать? На «плохих дядях» в вестернах всегда черные шляпы, чтобы мы знали: нечего жалеть, когда их застрелят.

Робин. Упрощение, раскладывание по полочкам - тут «белое», тут «черное» - помогает нам в нескольких смыслах почувствовать себя лучше. Во-первых, мы, «записываясь» в «хорошую» команду, получаем положительные эмоции. Во-вторых, можем ненадолго расслабиться, отойдя от общепринятого «правильного» поведения, иными словами, можем отвлечься от «серых» проблем морального выбора, которые ежедневно нас изматывают. А в-третьих, можем выпустить пары, то есть освободиться от «плохих» эмоций, направив их на «плохих дядь».

Джон. Вы хотите сказать, что освобождаемся от напряжения, которое накапливается в нас за неделю «правильного» поведения? И обрушиваем скопившееся на «плохих дядь», которые это «заслужили», а потому не чувствуем, что поступаем «плохо»?

Робин. Именно. Я думаю, по этой причине большинство и обожает всякие спортивные состязания. В результате одного психологического исследования обнаружилась поразительная вещь: люди с действительно здоровой психикой все - болельщики. Менее здоровые, хуже адаптированные - не любят спорт. Но, конечно же, здоровые люди знают: настало время игры, они знают, что делают, они намеренно включаются в драку» и выключаются, возвращаются «в норму», когда игра завершится. Позабавились, хорошо провели время. Они не принимают игру всерьез.

Джон. А те, которые принимают? Хулиганят, посылают футболистам, севшим в калошу, грязные письма?

Робин. Ну, они где-то между нормальными, здоровыми людьми и клиническими параноиками. Им действительно необходимо «держать» свои отрицательные эмоции в других, как вообще склонным к параноидному поведению индивидам и семьям необходимо верить в то, что окружающие плохи, только и строят им козни - лишь таким способом эти люди и могут сохранить равновесие.

Джон. Им это необходимо, потому что если осознают, что сами с «червоточиной», могут тронуться?

Робин. Да. Чем прочнее люди «увязли» на этой ступени развития, тем необходимее им «чернить» окружающий мир, чтобы чувствовать себя лучше. Чем больше у них потребность «переписывать» себя «набело», тем слабее их связь с реальностью, тем ближе они к клиническим параноикам, к мании преследования.

Джон. А «увязли» они на этой ступени потому, что во младенчестве, в раннем детстве не выросли из нее, как нормальные люди. В родителях, очевидно, не нашли нужной опоры, заботы, очевидно, их родители сами пугались «плохих» эмоций. Иными словами, родители у них были с той же ступени развития.

Робин. Да, думаю, так. Дети не способны особенно «перерасти» родителей, во всяком случае, без мощного толчка со стороны.

Джон. Значит, почти клинический параноик, скорее всего, вырос в семье «закоренелых» параноиков?  Как работает тут семейный механизм?

Робин. Нетрудно догадаться, что там, где каждый «застопорился» на этой ребячьей ступени подгоняемых по нужде «границ», семья будет постоянно отводить «плохие» эмоции.

Джон. Проецируя их друг на друга?

Робин. Да, а поскольку никому такого «добра» не надо, кончится тем, что в семье будут играть в игру «передай дальше».

Джон. Каждый по очереди получает «пакость» и нагружает ею другого?

Робин. Да, вместо того, чтобы признать свое и научиться со своим обходиться разумно. И раз никто в семье этого не умеет, ребенок, вырастая, решит, что с такими чувствами не все в порядке. Он тоже включится в игру.

Джон. У этой игры конца не бывает?

Робин. Случается, что не бывает. Но если болезненные эмоции затопят семью - например, в семье кто-то умирает или еще какое-то большое горе - она, вероятно, окажется неспособной к своеобразной «круговой поруке» и выберет кого-нибудь из своих, чтобы свалить на беднягу вину за выпавший горький опыт. Найдет, как говорится, козла отпущения.

Джон. Козел отпущения должен нести всю тяжесть отрицательных эмоций семьи?

Робин. Да. Семья, похоже, пересматривает свои семейные «границы» таким образом, что козел отпущения отныне оказывается снаружи. Каждый в семье отныне «хороший», а козел отпущения - вместилище всех пороков, причина всех страданий семьи. И, разумеется, раз козел отпущения такой «плохой», каждый может своими «плохими» эмоциями целить в него, оправдывая себя тем, что в их дурных делах худого козла вина.

Джон. И козел отпущения помешается под такой непомерной тяжестью.

Робин. Не обязательно. Но если напряжение в семье велико, если все больше болезненных эмоций сваливают на него одного, бедняга может оказаться в больничной палате.

Джон. А если случится такое, то ему трудно помочь, пока не убедите его семью взять назад все «плохие» эмоции, которыми они его нагрузили.

Робин. Верно! В этом и суть! К сожалению, большинство психиатров, не понимающих природы случая,- а даже сегодня многие не понимают - соглашаются с требованием семьи изолировать беднягу и лечить, то есть соглашаются с семьей в том, что он их «пациент», ему место среди душевнобольных.

Джон. Иными словами, перенимают отношение к бедняге как к козлу отпущения, который один и виноват. Принимают, фактически, сторону семьи... Ну, козла отпущения теперь нет - что происходит с семьей?

Робин. Поначалу в семье дышится легче, но - недолго. Конечно же, заработает отлаженный механизм, их опять будут резать по живому «плохие» эмоции. Но что уж совсем плохо - рядом не окажется козла отпущения, чтобы на нем отыграться!

Джон. И что дальше?

Робин. Дальше они могут попытаться вернуть козла отпущения.

Джон. Чтобы опять свалить на него свои «плохие» эмоции?

Робин. Да.

Джон. Уму непостижимо! А могут на кого-то другого в семье свалить их?

Робин. Со временем и такое может случиться. Я часто видел такое в семьях, где от «трудного» ребенка избавлялись, отсылая его в интернат. На самом же деле этот ребенок был в семье вместо губки - чтобы впитывать всю семейную «нечистоту»... Ну, и кто-то другой становился «губкой» в семье.

Джон. Так, если подобную семью можно вылечить, разъяснив им, почему у них завелся козел отпущения, убедив в необходимости снять с одного всем предназначенную ношу отрицательных эмоций, очевидно, в психотерапии нуждается семья в полном составе.

Робин. Вот тут возникают настоящие сложности - всю семью не собрать. Родители часто приходят, но наотрез отказываются приводить с собой других детей, тащат одного козла отпущения.

Джон. Почему?

Робин. Ну, мы же видели принцип действия параноидного механизма: отделить «плохие» эмоции от «хороших» - чтобы одни не вредили другим. Так и с детьми: родители стремятся уберечь «хорошего», удачного ребенка - или детей - от того, которого считают негодным.

Джон. От «червивого яблока»... А то еще крепенькие испортятся...

Робин. Да, это их взгляд на вещи. Подсознательно они боятся, мне кажется, что, явись все вместе, тайное станет явным. Но они будут возмущены, если вы намекнете на суть. Я убежден, они не осознают ситуацию. Больше того, тут каждый «замешан». Понимаете, козел отпущения всегда в какой-то степени сам «напрашивается»...

Джон. Шутите!

Робин. Нет. Это Вам подтвердит большинство практикующих в семейной психотерапии. Разумеется, «козла» толкнули на роль другие, но он всегда знает, что выручает семью, принимая «удар на себя». В детстве всегда кажется, что лучше иметь родителей, которые, по крайней мере, останутся вместе и - пускай несчастные: подавленные, отчаявшиеся - а присмотрят за своим ребенком, чем таких, которые раздерут друг друга в клочья, покончат самоубийством или бросят вас.

Джон. Но ребенок же не способен, на самом деле, всего этого понять.

Робин. Скажем так: он замечает, что обстановка в семье становится чуточку устойчивее после того, как он соглашается быть «плохим».

Джон. Значит, ребенок, «соглашаясь» на роль, чтобы выручить близких, становится в семье... мусорным ведром. И пускай в извращенной форме, но все же обеспечен вниманием.

Робин. Верно. Конечно, ребенок теперь чувствует, что играет очень важную роль в семье.

Джон. Чудеса! Вы хотите сказать, что козел отпущения чувствует себя «нужным»?

Робин. Именно. Семья действительно нуждается в нем, пока он согласен на роль «мусорного ведра». И таким безумным способом он обзаводится в семье надежным «местом».

Джон. Значит, чтобы лечить такую семью, Вам необходимо собрать их у себя всех вместе и ни в коем случае не принимать сторону семьи.

Робин. Сторону козла отпущения тоже не принимать. Не брать ничью  сторону, ведь иначе вы - соучастник игры «в виноватого», соучастник параноидного действа. Вполне естественно посочувствовать козлу отпущения и встать на его сторону, но психотерапевт должен остерегаться этого - «не сработает». Поддерживая только козла отпущения, остальную семью вы лишаете уверенности, глубже загоняете в паранойю, отбираете всякую способность «владеть» своими «плохими» чувствами, поэтому, вернувшись от психотерапевта домой, они, скорее всего, свалят на своего беднягу «козла» ношу еще тяжелее. Необходимо рассматривать семью как систему - никого не виня. По причинам, теперь понятным, все должны почувствовать вашу поддержку. Тогда они будут меньше пользоваться игрой «в виноватого» как предохранительным клапаном.

Джон. О'кей. Итак, примерно к шести месяцам ребенок проходит «параноидную» фазу развития, то есть избавляется от «плохих» эмоций, проецируя их на окружающий мир. Затея неудачная, потому что окружающий мир становится для него хуже, чем есть. Впрочем, ребенок может упорядочить свои «границы» и «поправить» взгляд на реальность, если получает необходимую поддержку в семье, ведь тогда эмоции меньше терзают, их легче вытерпеть, ими легче владеть. И ребенок, следовательно, преодолевает «параноидную» фазу, если только у его семьи... нет «сдвига» по этой фазе. В таком случае семья заведет игру «передай дальше» и будет «швырять» друг в друга всеми своими эмоциональными «отбросами», пока, как часто случается, кто-то один не согласится стать козлом отпущения и взять на себя мерзкую ношу, чтобы всех выручить.

Увы, среди нас мало счастливчиков без этих «параноидных» наклонностей. Даже в нормальнейшей из нормальных семье человек, испытывая перегрузку, на время становится «слегка» параноиком и заявляет, что он ни в чем, ни в чем абсолютно не виноват, но все кругом во всем виноваты. Разница между этим человеком и клиническим параноиком существенная: первый вскоре «поправит» свои «границы» и признает временное «помрачение ума», второй никогда не сумеет выбраться из параноидных «дебрей» в реальный мир.

 

---

[1] Ведущий персонаж комедийного сериала «Дом Фолти» (1974), а затем одноименной книги (1977-1979) Джона Клииза и Конни Буд.

«Границы» проясняются...

Джон. Значит, если мать «включилась», ребенок находится с ней в тесной эмоциональной связи, так необходимой ему. Эта связь помогает ребенку справиться с шоком - с ужасным открытием, что он не всемогущ, благодаря этой связи он способен удержать равновесие, постепенно обнаруживая все больше и больше «вещей» вне его, которые ему «не подчиняются».

Робин. Да, получая необходимую поддержку от матери, он медленно уясняет свои «пределы», свои «границы» и дальше, расширяя для себя мир, способен верно определиться в отношении всяких иных границ.

Джон. Но мне кажется, играя с ребенком, поддерживая ту самую тесную эмоциональную связь с ним, о которой Вы говорите, мать не просто зеркально отражает ребенка, она добавляет что-то новое. Чуточку новое.

Робин. Да, верно. По моему убеждению, в этом восхитительно неуправляемом деле, которое у нас зовется «игрой», мы импровизируем, изобретаем, всегда выдумываем что-то новенькое. Когда обыкновенная нормальная мать играет с ребенком, гримасничает в ответ на его гримасы, агукает с ним, повторяет его во всем, ее действия очень поддерживают его, придают ему «устойчивость», ведь она следует за его действиями. Ничего неожиданного, непривычного не происходит, ребенок постепенно изучает себя, глядя на мать, как в зеркало. Впрочем, обыкновенная здоровая мать все же играет с ребенком, она понемножечку меняет действия и будет не просто копировать ребенка, но добавлять чуточку «отсебятины», будет показывать ему свое - отличное, отдельное - «лицо». И ребенок начнет понимать, что существуют другие, ведь мать не полностью следует за ним, она «не подчиняется» ему, но он усвоит этот опыт, испытывая максимум поддержки, удовольствия... и без всякой поспешности.

Джон. У ребенка «в рационе» - привычность, подобие, поддержка, но также - «по капельке» неизвестности, инаковости, раздельности.

Робин. Да. Если мать «включилась», и ребенок поверил ее «ответному чувству», тогда на его мысленных картах очень-очень медленно он сам и его мать начнут разъединяться, от почти полного перекрытия первоначального осознания, что мать - отдельное, иное «лицо».

Джон. И этот процесс естествен - при условии, что ребенок получает поддержку?

Робин. Нужно еще условие - «сигнал» ребенку, что мать существует «в отдельности».

Джон. Но разве этот «сигнал» до него не дойдет?

Робин. Ну, мать может его не подать, если... не сумеет отделить себя от ребенка.

Джон. Ничего не понимаю!

 

 

Ребенок чертит свою первую карту

Джон. Итак, мать сообщает ребенку уверенность, необходимую для путешествия в этот яркий, шумный новый мир, возникший перед ним. Но ребенок практически беспомощен. Что ему делать?

Робин. Ну, главное - взяться за изучение мира.

Джон. Он начинает чертить свою мысленную карту мира?

Робин. Да. А этот мир, разумеется, включает его самого.

Джон. Как же он «нанесет» себя?

Робин. С чего, по-Вашему, начинают чертить карту Великобритании?

Джон. С контуров.

Робин. Именно. Начинают с контуров - не с деталей. Ребенок тоже должен очертить свои контуры: должен выяснить, что в нем и что вне его. Иными словами, что есть он и что не есть он. А «не-он» - это прежде всего его мама.

Джон. Сложно как-то...

Робин. Ну, взгляните на дело глазами младенца. Мозг новорожденного получает импульсы как извне, так и изнутри его организма, но вначале ребенок, конечно же, не понимает, что вторые исходят от него, а первые - нет. Для него все они представляются принадлежащими ему.

Джон. Вы хотите сказать, он думает, что он - это все. Или что все - это он.

Робин. Да, почему бы ему так не думать! И пока что-то не случится, что переменит его взгляд на вещи, мать должна видеться ему продолжением его самого - какой-то необыкновенно подвижной его собственной «конечностью».

Джон. Как же он обнаруживает истину?

Робин. Очень медленно он открывает для себя, что внешним не так просто управлять, как внутренним.

Джон. Не улавливаю я что-то...

Робин. Ну, давайте на пальцах разъясню: я знаю, что это мои руки, потому что могу двигать пальцами. Следовательно, я знаю, что руки - часть меня. Но если я захочу, чтобы двигались Ваши пальцы, они же не задвигаются, откуда я и узнаю, что они - не я. Они - за моими пределами. Таким образом я определю свои пределы - где «кончаюсь» я и где «начинаются» другие. Эти открытия и совершает младенец.

Джон. Но это значит, что ребенок узнает свои «пределы», только когда мать не делает, что ему хочется?

Робин. Верно.

Джон. И будь она совершенной матерью, которая никогда не подведет, что ни захоти - исполнит, ребенок никогда бы не узнал разницы между собой и ею?

Робин. Именно. Он пребывал бы в растерянности, он бы «запутался» в матери. И ему трудно далось бы взросление и свобода.

Джон. Неужели Вы теперь утверждаете, что огорчаться ребенку полезно?

Робин. И да, и нет. По крайней мере, в течение первого года жизни (дальше - легче) возможности ребенка справиться с сильным эмоциональным напряжением, вызываемым переменами... стрессовой ситуацией, практически ограничены. Но даже если родители из кожи вон лезут, чтобы ублажить свое чадо, даже если стараются обеспечить устойчивость и защиту, сколько могут, они не могут, даже стараясь, оградить ребенка от неудовольствия - несовершенство человеческой природы тому причина. То ли не сразу проснется, когда ребенок заплачет, то ли «допустит», чтобы телефон зазвонил или кто-то явился в дом, и отвлечется - но мать не всегда тут как тут, когда ребенку нужна. И тогда ребенок постепенно усвоит, что мать - «в отдельности», за «пределами», скорее «не-я», чем «я».

Джон. Значит, чтобы ребенок мог чертить свою мысленную карту, он должен «устроиться» достаточно устойчиво между раздражением, которое связано с познанием неведомого мира, с одной стороны, и эмоциональной поддержкой, позволяющей справиться с этим раздражением,- с другой.

Робин. Да, и ему нужна огромная поддержка, потому что велика его горечь, ведь в самом начале жизни, прежде чем его познающий мозг «упрется» в стесняющие «пределы», он может думать, что он - это «все», «везде», словом, он - «всемогущий». И каждый раз, натыкаясь на еще один кусочек «не-я», он... «ущемляет» свою всеохватывающую мысль, свое богоподобное «я».

Джон. Ясно, никто же на самом деле не любит критики - нашел «я» от нее страдает. Так и ребенку, свалиться с божественной высоты и узнать, что он всего лишь кроха беспомощная, очень больно. Такая птица, как Муссолини, вдруг узнает, что он - пустяковенький попугайчик! Ой, страшно подумать!

Робин. Да. Поэтому, хотя ребенку и на пользу, что мать с течением времени обнаруживает несовершенство своей материнской заботы, предоставляя ему шанс самому позаботиться о себе, задача матери на этой ранней ступени его развития - свести огорчения ребенка к минимуму. Лишней слезинки в глазу достаточно, чтобы мир исказился.

Джон. Так, но прочувствовать эту ступень что-то трудно...

Робин. Ничего удивительного, любому трудно вообразить себя младенцем, почувствовать - а не представить, оперируя отвлеченной логической мыслью. Мне всегда чудовищно трудно воссоздать для себя эту ступень, сколько бы я ни пробовал, сколько бы ни читал литературы. Наверное, это потому, что мир младенца чрезвычайно запутанный по причинам, о которых мы уже говорили. И когда мы пытаемся вернуться в этот мир, мы сами запутываемся.

Джон. Да, но обязанность матери, помню, Вы говорили, как раз в том, чтобы почувствовать себя во младенчестве, чтобы настроиться на потребности младенца и оказать ему необходимую для преодоления нагрузок эмоциональную поддержку. Как же мать это делает?

Робин. Здоровая мать, сама в свое время отлично «успевавшая» во младенчестве, настроится на «волну» младенца естественным образом, автоматически. Ей не надо задумываться - она почувствует, угодила своему ребенку или нет.

Джон. Значит, он насытится, если голоден, но она не станет кормить сытого. Возьмет на руки, если ему нужна капелька встряски или же ласка, но не будет трогать, когда ему хочется спать. Ребенку вроде бы и огорчаться не из-за чего.

Робин. Да, но ведь не об одних физических потребностях речь, ведь еще необходимо общение, эмоциональная связь. «Настроенная» мать по-настоящему наслаждается ею. Наверняка припомните, как мать и ребенок не сводят друг с друга глаз, как играют глазами. Ребенок смотрит-смотрит и скорчит рожицу, мать в ответ - тоже, попробовав в точности схватить выражение его мордашки и зеркально отразить. Тогда ребенок скорчит новую рожицу, ну, и так далее.

Джон. И эта игра важна для ребенка?

Робин. В каком-то смысле так же важна, как удовлетворение его физических нужд. Трудно передать недовольство ребенка, если мать не отвечает на его гримасы. Один психолог решил провести эксперимент и попросил группу матерей не реагировать на эти «заигрывания» в течение всего трех минут, но младенцы так разволновались, что эксперимент пришлось прекратить.

Джон. И что же случится, если мать по какой-то причине не сможет отвечать на «заигрывания» ребенка, если не сможет установить эту эмоциональную связь с ним?

 

 

«Чрезвычайное положение» Джон. Так. Дождались ребенка... родился. Теперь чего родителям ждать? Робин. Сначала обратите внимание на то, как он выбил семью из равновесия. До рождения ребенка партнеры могли свободно оказывать эмоциональную поддержку друг другу, но родившийся ребенок теперь поглощает ее у матери почти полностью. А это значит, что ей - для восполнения - требуется больше прежнего любви и поддержки мужа. Она отдает ребенку столько, что вернуть мужу и нечего. Значит, муж лишен своей обычной доли эмоциональной поддержки, в то время как матери этой поддержки требуется от него еще больше прежнего. Робин. И если он не удержит равновесие, обходясь меньшей, чем привык получать, поддержкой, она почувствует себя покинутой, обделенной. Джон. Сразу после эйфории по поводу рождения ребенка - это страшный удар. Робин. Да. До родов будущая мать была в центре внимания. За ней ухаживали, ее лелеяли, вероятно, как никогда прежде. И вдруг - этот крохотный, невозможно хрупкий младенец, за которого мать в ответе двадцать четыре часа в сутки! Джон. Такой беспомощный... Боитесь, погибнет в любой момент,- правда? Робин. Да, помню, я просто не верил, что наш сможет дышать без посторонней помощи. А ведь сколько времени провел в родильном отделении! Чего удивляться, что мать прямо-таки ужасается этой ответственности! Моя жена, Пру, ведет группу матерей, родивших первого ребенка, и почти все они жалуются: и почему никто их не подготовил к этому потрясению. Джон. Мать чувствует себя ответственной за жизнь ребенка, но она же никогда раньше не отвечала за жизнь! Робин. И она постоянно вымотана, так что иногда ей кажется, она не справится. Она может чувствовать себя виноватой, думать, что она плохая мать. И должна прятать от людей чувство своей «непригодности», а это для нее - дополнительное нервное напряжение. Да, сегодня, когда большие семьи редки, она действительно вынуждена обходиться без помощи. Первые полмесяца порою все идет гладко: ее или его мать поживет с ними недельку, муж, как правило, берет неделю отпуска. Но потом она начинает чувствовать себя чудовищно неопытной и всеми покинутой. Джон. Ну, она, конечно, лишена поддержки друзей в этот период, но ведь отец ребенка при ней, он же ей - опора какая-то? Робин. Вначале - да, но скоро он, чаще всего, уже думает, что он лишний. Джон. Да, помню... Я чувствовал себя посторонним в собственном доме. Робин. Это в порядке вещей. Пру иногда немного жалеет отцов, ведь матери, по крайней мере, получают огромное удовольствие от общения с младенцем. Жуткая усталость, но какие же новые, удивительные, глубокие переживания для нее! А отцу достается одна забота о своей половине. Джон. В семье растет напряжение. Робин. Да, он приходит с работы уставший, возможно, он и ушел на работу уставший - из-за неспокойных ночей. Жена весь день занята только младенцем. А у младенца, наверное, разболелся животик, он встречает вошедшего в дом отца оглушительным ревом. Отец, позабытый, сидит, ждет обеда, мать еле держится на ногах от усталости. «Раскол в семье», что называется. Вспомните-ка, это действительно трудный этап - первый ребенок в семье. Но все наладится. Джон. Откуда помощь придет? Робин. Время поможет. Постепенно отчаяние отступит. Мать станет увереннее в себе, перестанет испытывать страх от неопытности. Джон. Начнет адаптироваться к переменам. Робин. Да. И будет больше отдыхать - промежутки между кормлениями увеличатся. Потом начнет регулярно посещать детскую поликлинику и беседовать с другими матерями, что окажется для нее огромной поддержкой. И с каждым днем она станет все увереннее ухаживать за ребенком. Джон. Но что Вы ни говорили, я слушаю Вас и вспоминаю американского психолога Гаттмэна, который рождение детей определил как «чрезвычайное положение» для родителей. Робин. Да, он считает, что психологические различия между мужчиной и женщиной объясняются, главным образом, потребностями воспитания ребенка. Считает, что после появления первого ребенка в семье мы принимаем мужские и женские роли почти как солдаты, занимающие позицию на поле сражения. Разумеется, общество готовит нас к этим ролям изначально, но пока у нас не родился ребенок, мы словно «в резерве» и можем, если хотим, «поиграть» в разные роли... Джон. А ребенок появился - и нас «призвали». Робин. И мы уже - греющие, «питающие» мамы - с одной стороны и жесткие, ответственные папы - с противоположной. Так нас «запрограммировали». Джон. А что показывают исследования - не превращаются ли матери и отцы после того, как их дети вырастают и покидают дом, снова в людей? Робин. Есть любопытные наблюдения: мужчины становятся мягче, расслабленнее, больше склонны отдыхать и наслаждаться жизнью, в то время как женщины часто делаются более активными, напористыми... неугомонными «заводилами», решившими наверстать упущенное. Фактически только после того, как дети покинут дом, мы начинаем понимать, что за «сражение» отгремело. Джон. Что Вы скажете о ролях, которые мы играем, пока дети с нами? Робин. Все больше и больше раздается голосов, утверждающих, что любой из родителей способен выполнять материнские обязанности. Конечно, некоторые отцы способны к этому. Иногда - лучше иных матерей. Я убежден, ребенку только на пользу, если родители в какой-то мере «делят» его. Но, поскольку женский и мужской организмы столь по-разному приспособлены к «созданию» детей, мне кажется, должны существовать некие врожденные психические различия у женщин и мужчин, в силу которых первые «назначены» для удовлетворения определенных потребностей ребенка, вторые - для других дел. Это самые общие соображения. Вопрос еще не исследован до конца. Джон. Как бы то ни было, для родителей новорожденного решать вопрос, генетические между ними различия или обусловленные традицией, наверное, пустое занятие. Даже если не обошлось без генетики, традиция возьмет верх. Робин. Нет, я с Вами не соглашусь. «Материнская» и «отцовская» роли сейчас значительно «дорабатываются», я уверен, время будет и дальше вносить поправки. И мужчина, и женщина - оба теперь менее «замкнуты» на прежний стереотип, они богаче, интереснее, что несет им большую свободу и взаимопонимание. Я этому процессу радуюсь и счастлив, что живу в такое важное время. Джон. Вы не знаете китайского изречения: «Да выпадет вам жить в скромные времена»? Иными словами: «Да выпадет вам мирная жизнь». Уже сегодня мы достаточно наслышаны о проблемах, связанных с «чрезвычайным положением» родителей... Ну, а как ситуация представляется ребенку? В конце концов, родиться - это крайне «переменить свое положение». Робин. Рождение может стать шоком. До момента рождения многое за ребенка делает мать - дышит за него, усваивает пищу... Теперь же он должен все делать сам. В материнском теле он был абсолютно защищен: в безопасности, в тепле, темноте, покое. Теперь он неожиданно уязвим, беззащитен, все вокруг него новое и чужое. А все новое и чужое пугает. Вдобавок он растет невероятно быстро... Джон. Почему-то в таблице стрессов факт появления на свет не обозначен. Робин. Это событие, наверное, возглавило бы перечень. Если бы величина стресса поддавалась измерению... Джон. Наверное, равнялось бы шестнадцати супружеским примирениям с автомобильной катастрофой впридачу. Ясно, что ребенку требуется ни с чем не сравнимый уход, то есть покой, защита от всех дополнительных лишних стрессов, любовь, эмоциональная поддержка и... Так ведь не может он принять ободряющую информацию! Робин. В том-то и состоит одна из проблем с новорожденным. Если ему что-то мешает, он не понимает, что все можно исправить. Откуда его чрезвычайное перенапряжение. Джон. Значит, до тех пор, пока он не овладеет мыслью, что все неудобства более или менее временны, ему требуется тем больше эмоциональной поддержки и покоя. Робин. Да, родители должны полностью оберегать его от посторонних воздействий, содержать в тепле, следить, чтобы ему было удобно, вовремя кормить, изолировать от излишнего шума, не допускать, чтобы много плакал. Родители, конечно же, понемножечку «подсовывают» ему перемены, но - самые простенькие, в самой мягонькой «упаковке»... чтобы стимулировать ребенка, но чтобы он с ними запросто справился. Он совершенно несамостоятелен; к счастью, природа нас - и других животных - так запрограммировала, что мать и детеныш инстинктивно тянутся друг к другу, если разлучены, и стремятся быть вместе. Джон. Это то, что называется «привязанностью»? Робин. Совершенно верно. И просто означает, что жеребенок, например, хотя и способен через несколько минут после рождения встать на ножки, будет инстинктивно держаться своей матери в течение нескольких лет. Помню, у нас на ферме, в Уэльсе, я пробовал «втереться» между жеребенком и матерью - как же обоих рассердил! И фактически ничего у меня не вышло. Эта привязанность явно оправдана эволюцией, ведь в результате молодое поколение находится под защитой в ту пору, когда еще не умеет отбиваться от хищников. Мы по научно-популярным фильмам хорошо знаем, что первой жертвой хищника всегда станет одинокое молодое животное. Джон. Да, согласен. Но только ли защита кроется за этой «привязанностью»? Может, и любовь? Робин. Многие специалисты напустились бы на Вас за небрежность выражения мысли, но я не буду доказывать, что «привязанность» и «любовь» такие уж разные вещи. Я говорю о том, что достигается привязанностью, если смотреть на отношения «индивидуальная особь - род» со стороны. Вы говорите о том, как эти отношения переживаются вовлеченными в них. Джон. То есть изнутри. Давайте остановимся на... «эмоциональной поддержке», как Вы выразились. Помните, Вы говорили, что мать отдает ребенку свою любовь? Мне хочется знать, что же ребенок в действительности получает.