А я, как всегда, со своей Венецией. Здесь, на острове  San. Michele, похоронены Иосиф Бродский, Дмитрий Дягилев. Игорь Стравинский и его жена. Покопавшись в Интернете, я нашла замечательную статью в "Огоньке". Если хотете, читайте:

http :/ www.ogoniok.com/archive/2001/4682/07-42-45/. Очень замечательная статья, очень добрая и познавательная.

Я ИДУ ИСКАТЬ

«Неважно, насколько ты автономен, сколько раз тебя предавали, насколько досконально и удручающе твое представление о себе, -- тут допускаешь, что еще есть надежда, по крайней мере -- будущее»

В лагуне, омывающей Венецию, находятся несколько небольших островков, каждый из которых чем-то знаменит: остров Мурано, на котором выдувают венецианское стекло, когда-то, наверное, великолепное, а теперь откровенно сувенирное и безнадежно безвкусное, очаровательный островок Бурано с древней площадью и разноцветными деревянными домиками, почти в каждом из которых работает кружевница или вышивальщица, -- на этом островке делают и поныне поразительно красивые и изысканные венецианские кружева. Еще есть совсем крошечный островок Торчелло, на котором стоит собор XI века Санта-Мария Ассунта с чудодейственными мощами, на этом же островке находятся знаменитые деревенские рестораны, окруженные садами, -- «локанды», среди них и Locanda Cipriani, которую очень любил Хемингуэй.

Венецию с островами связывает самое распространенное в городе каналов транспортное средство -- водные трамвайчики «вапоретто». Обычно, когда подъезжаешь на таком кораблике к одному из островков, задолго до причала открывается чудесный вид на ожившие оперные декорации. Но один из островков в венецианской лагуне обнесен по периметру плотной высокой стеной из терракоты, через которую ничего увидеть нельзя, разве что только купол стоящего на острове храма. Это -- «остров мертвых» Сан-Микеле. Высокие кирпичные стены окружают старинное городское кладбище Венеции, на котором, кроме знатных венецианцев, похоронено немало иностранцев. Иностранцы зачастую сделали этот выбор сознательно -- умереть и остаться на вечном покое именно здесь, в Венеции, в этом мистическом городе, который, как известно, хоть и находится в Италии, но, как вершины Тибета, «нигде». Здесь, на кладбище Сан-Микеле, по распоряжению его вдовы был похоронен Иосиф Бродский.

Сам Бродский в «Набережной неизлечимых» писал об обожаемой им Венеции следующее: «Неважно, насколько ты автономен, сколько раз тебя предавали, насколько досконально и удручающе твое представление о себе, -- тут допускаешь, что еще есть надежда, по крайней мере -- будущее».

И еще: «Сейчас же замечу только, что, хоть я и северянин, мое представление о рае не определяется ни климатом, ни температурой. Я бы, кстати, охотно обошелся и без его жителей, и без вечности в придачу. Рискуя навлечь обвинения в безнравственности, признаюсь, что это представление чисто зрительное, идущее скорее от Клода, чем от кредо, и существующее только в приближениях. Лучшее из которых -- этот город. Поскольку я не уполномочен выяснять, как дело выглядит с другой стороны, то могу этим городом и ограничиться».

Я решила поехать на остров Сан-Микеле, даже не задумавшись о практическом вопросе -- как там найти могилу Бродского? На причале Cimitero («Кладбище») с кораблика сошла я одна, но и это меня не насторожило: конечно, там должен быть офис, служащие какие-нибудь, в сумке у меня итальянский словарь, как-нибудь разберусь. Ворота на кладбище были открыты, но само кладбище оказалось абсолютно пустым, а все двери в притулившихся к кирпичной стене конторах были задраены намертво. Возвращалась с кладбища какая-то итальянская семья, я у них спросила, хотя уже смутно чувствовала, что спрашиваю не то, что мне нужно, где участок «russo». «Greco», -- поправили они меня, махнув рукой куда-то вглубь кладбища. Когда-то старинную Венецию украшали православные византийские мастера, потом ее наводнили православные греческие торговцы, поэтому православие прежде всего ассоциируется здесь с Грецией. В поисках православного «греческого» участка на католическом Сан-Микеле я шла мимо роскошных старинных мраморных надгробий со статуями, мимо красивого храма с погостом, на котором стояла табличка с надписью: «Земля св. Христофора», и нашла наконец огороженный кирпичной стеной участок с табличкой Greco. Я зашла в ворота, на маленьком тенистом кладбище увидела на первых же надгробиях славные старинные российские фамилии, написанные кириллицей, и тут уже вспомнила совершенно точно -- Иосифа Бродского здесь нет. Вспомнила, что были какие-то практические проблемы, из-за которых похоронить его на этом кладбище оказалось невозможным, вспомнила, что похоронен он где-то рядом, на «западном» христианском кладбище. И поняла, что, не имея точных данных, найти его могилу на кладбище Сан-Микеле будет невозможно.

Я совершенно не представляла себе, что теперь делать, и стала делать то, что делаю всегда, когда нахожусь в тупике, -- начала как можно подробнее и глубже знакомиться с ситуацией, в которой себя обнаружила. Я стала медленно бродить по маленькому огороженному кладбищу, внимательно рассматривая каждое надгробие, никуда не торопясь, да и некуда было торопиться на совершенно пустом кладбище под горячим уже майским солнцем. Постояла у красивого памятника Сергею Дягилеву с мраморными стоптанными пуантами, у плит на двойной могиле Игоря Стравинского и его жены Веры, опять возвратилась к воротам маленького кладбища, на котором я была совершенно одна. В могилах под надгробиями с русскими именами лежали и люди пожилые, и совсем молодые. Случайно смерть застала в Венеции, приехали сюда, чтобы умереть и остаться навсегда именно здесь? Бродила я долго и почему-то чувствовала, что уходить отсюда не надо, что, если произойдет что-то, что поможет мне найти могилу Бродского, это произойдет здесь, на православном кладбище.

Так и оказалось: на кладбище появилась средних лет европейская пара -- красиво-лысый и небрежно-элегантный, как Мишель Фуко, мужчина и женщина с легкими кудрявыми волосами. У них был вид интеллектуалов из тех, кто, кроме книг и своей области, прекрасно разбирается в опере, картинах, дорогом вине и вкусной еде, и конечно, такие люди слышали имя Бродского. И действительно, на мой вопрос о могиле Бродского они ответили, что только что на ней были, это на протестантском кладбище, рядом с могилой Эзры Паунда, найти могилу будет легко -- на ней большой деревянный крест, а на перекладине креста, «как у вас, русских, принято», лежат камни. Это меня озадачило -- какие же камни лежат у нас на крестах? У меня они спросили, где могила Дягилева, я немного показала им православное кладбище, которое успела изучить, а потом они настояли на том, чтобы самим проводить меня до могилы Бродского.

На указателе другого огороженного кладбища рядом с православным было написано по-итальянски Reparto Evangelico -- «Участок протестантов». Я увидела наконец могилу Бродского, на которой было много цветов, увидела серый деревянный крест с нарисованным на нем цветком и надписью латинскими буквами Joseph Brodsky. На перекладине креста действительно лежали камни, и я вспомнила, что читала об этом израильском обычае -- вместо цветов, которые тут же увянут под палящим солнцем, приносить на могилы камни. Еще я заметила среди цветов низкий полый цементный цилиндр, который тоже, конечно, был предназначен для цветов, но этот цилиндр посетители могилы Бродского освоили по-своему. В нем лежали маленькие, на ходу придуманные подношения духу Бродского, и чего только там не было: иконки, какие-то обрывки бус, раковины, почему-то подкова, много тяжелых итальянских монет -- 5 лир, 10 лир. Я подумала, что у меня сейчас есть с собой то, что, быть может, больше всего захотелось бы видеть на этом наивном кургане духу Иосифа, если бы он вдруг решил сойти на Землю, чтобы навестить свой последний счастливый земной дом и молодую семью -- у меня в кошельке всегда на всякий случай лежит токен для проезда в нью-йоркском метро, и прямо до Brooklyn Heights, на улицу Pierrepont...

Рассказываю теперь, как найти могилу Бродского:

-- Зайдя в ворота кладбища Сан-Микеле, сначала надо идти налево, вдоль Recinto Bambini -- «Аллеи детей», там стоит барельеф из светлого мрамора, на котором с просветленным счастливым лицом всходит на лестницу, ведущую вверх, прямо в объятия ангела, упитанная кудрявая девочка в платье на кокетке, с букетом цветов, как будто сошедшая со страниц сталинских времен «Книги о вкусной и здоровой пище». В начале этой аллеи висит указатель со стрелой: EZRA POUND DIAGHILEV STRAWINSKI. Бродского там не было, и, насколько хватило черного косметического карандаша Шанель, я это положение исправила на русском языке, не знаю, надолго ли. В конце аллеи с детскими могилами будут ворота с указателями Reparto Greco и Reparto Evangelico, и, уже зайдя в ворота, надо опять повернуть налево, к протестантскому кладбищу Reparto Evangelico, на котором заметна большая могила Эзры Паунда, совсем рядом от которой, по правую руку, находится могила Бродского. Креста этого больше на ней нет, теперь там стоит красивое и «никакое», судя по фотографиям, мраморное надгробие.

Когда будете искать могилу Бродского, обязательно обратите внимание на могилу Кларка, менее заметную, чем находящаяся рядом большая (слишком большая, как считают венецианцы) могила Эзры Паунда. Наверное, Бродский, где бы он сейчас ни обитал, не приходит в восторг от того, что соотечественники, которые идут на могилу к нему, каждый раз первым делом произносят или читают имя Эзры Паунда. Отношение Бродского к Паунду было сложным, кое-что он об этом сказал в «Набережной неизлечимых». А Сэр Эшли Кларк был послом Великобритании в Италии. Как и Бродский, он глубоко любил Венецию, и, когда ушел в отставку, целиком посвятил себя Венеции, ее реставрации и сохранению, основал фонд «Венеция в опасности» (Venice in Peril). Его любимой церковью и первым проектом реставрации была знаменитая Madonna dell'Orto, для которой были написаны полотна похороненного в ней Тинторетто и Madonna dell'Orto Беллини. Об этой церкви Бродский писал в «Набережной», рассказывая о своем ночном путешествии по Венеции на гондоле: «Церкви, я всегда считал, должны стоять открытыми всю ночь, по крайней мере Мадонна делл'Орто, -- не столько потому, что ночь -- самое вероятное время душевных мук, сколько из-за прекрасной Мадонны с Младенцем Беллини. Я хотел высадиться там и взглянуть на картину, на дюйм, отдаляющий ее легкую ладонь от подошвы Младенца. Этот дюйм -- гораздо меньше! -- и отделяет любовь от эротики. А может быть, это и есть предел эротики».

Когда я уже уходила с кладбища, я заметила, что дверь в одну из контор на входе открыта. Я зашла в комнату, где за столом сидел молодой итальянец в джинсах и белой майке. Кое-как составив итальянскую фразу, я попросила у него план кладбища, прибавив, уж не знаю зачем, что долго искала могилу Бродского, -- едва ли меня можно было понять. В ответ молодой итальянец начал долгий красивый монолог на итальянском, который естественно перешел в некое подобие оперного речитатива. Слушать его было одно удовольствие, он выразительно модулировал голос, закатывал глаза, жестикулировал, вдохновлялся собственным рассказом, а тем временем вынимал из стола листок бумаги, на котором что-то было напечатано, и чертил на нем зеленым карандашом. Закончив, он протянул листок мне, оказалось, что это печатный план CIMITERO COMUNALE DI VENEZI -- «Городского кладбища Венеции», на котором, среди прочих знаменитых могил, была указана могила Бродского, а зеленый карандаш молодого и веселого кладбищенского распорядителя указывал к ней кратчайший путь.

Галя КОРОВИНА

Ой, какая тема интересная, спасибо!

А на Капри, наверное, тоже немало табличек, он ведь там жил подолгу..

На одном из домов (рядом с дворцом Питти) в самом центре Флоренции висит табличка, которая дословно гласит следующее: «В этом доме в 1868—1869 Фёдор Михайлович Достоевский закончил роман „Идиот“»

Жена Иосифа Бродского была итальянкой и они часто бывали на её даче под Луккой

  Иосиф Бродский
     
     В этих узких улицах, где громоздка
     даже мысль о себе, в этом клубке извилин
     прекратившего думать о мире мозга,
     где то взвинчен, то обессилен,
     переставляешь на площадях ботинки
     от фонтана к фонтану, от церкви к церкви
     - так иголка шаркает по пластинке,
     забывая остановиться в центре, -
     можно смириться с невзрачной дробью
     остающейся жизни, с влеченьем прошлой
     жизни к законченности, к подобью
     целого. Звук, из земли подошвой
     извлекаемый - ария их союза,
     серенада, которую время оно
     напевает грядущему. Это и есть Карузо
     для собаки, сбежавшей от граммофона.

Иосиф Бродский с женой Марией Соццани

Автор фото Михаил Барышников.