Яков Есепкин На смерть Цины

Яков Есепкин

На смерть Цины

Четыреста шестьдесят девятый опус

Где путрамент златой, Аполлон,

Мы ль не вспели чертоги Эдема,

Время тлесть, аще точат салон

Фреи твой и венок – диодема.

Шлейфы Цин в сукровице рябой,

Всё икают оне и постятся,

Се вино или кровь, голубой

Цвет пиют и, зевая, вертятся.

Кто юродив, еще именит,

Мглу незвездных ли вынесет камор,

Виждь хотя, как с бескровных ланит

Наших глина крошится и мрамор.

Четыреста семидесятый опус

Полон стол или пуст, веселей

Нет пиров антикварных, Вергилий,

Ад есть мгла, освещайся, келей,

Несть и Адам протравленных лилий.

Разве ядом еще удивить

Фей некудрых, елико очнутся,

Будут золото червное вить

По венцам, кисеей обернутся.

Наши вишни склевали давно,

Гипс вишневый чела сокрывает,

Хоть лиется златое вино

Пусть во мглу, яко вечность бывает.

Четыреста семьдесят первый опус

Капителей ночной алавастр

Шелки ветхие нимф упьяняют,

Анфиладами вспоенных астр

Тени девичьи ль сны осеняют.

Над Петрополем ростры темны

И тисненья созвездные тлятся,

Виноградов каких взнесены

Грозди к сводам, чьи арки белятся.

Померанцы, Овидий, следи,

Их небесные выжгут кармины,

И прельются из палой тверди

На чела танцовщиц бальзамины.

Четыреста семьдесят второй опус

Изольется бескровный псалом,

Возрыдают о мертвых эльфиры,

И тогда над вечерним столом

Тускло вспыхнут свечные гравиры.

Ах, притроновый славен удел,

Только славы, Господь, мы не ждали,

Раев цитрии кто соглядел,

Свеч не имет, где с кровью рыдали.

Убран, Господе, стол и всепуст,

Ищут дочери нас юродные,

И серебро точится из уст

На свечельницы те ледяные.