Две с половиной тысячи лет истории, воплощенные в камне. Хаос и шум жизнерадостного мегаполиса. Столица Италии потрясает своих гостей роскошью и грохотом, богатством и руинами
Есть города, которым никогда не бывать terra incognita. Знакомство с ними начинается с рассказов в школьных учебниках и невольно продолжается всю жизнь. Причем ключевое слово здесь — «невольно». Увы, чем лучше город знаком заочно, тем обширнее ожидания и тем выше риск разочарований.
Рим, находясь в тройке самых желанных городов мира, умеет разочаровывать. Положа руку на сердце: при первом очном знакомстве он не нравится практически никому. Потому что Рим — это город преодолений. От провала путешествия в столицу Италии обычно спасают ирония, добродушный настрой и хорошая физическая форма. Плюс терпение и способность воспринимать список достопримечательностей как загадку в трех измерениях с отлично выполненными декорациями.
Начать с того, что историческая часть города рассчитана исключительно на пеший осмотр. Арендовывать машину здесь бесполезно — для всех, кроме резидентов, въезд в центр запрещен с 6:30 утра до шести вечера, а видеокамеры позаботятся о том, чтобы штраф нашел героя. Когда-то передовая, идея проката велосипедов, подсмотренная у Парижа, через пару лет попала в государственные руки и закончилась сломанным велопарком и пустыми стоянками.
Впрочем, кататься на велосипеде по Риму — удовольствие сомнительное. Агрессивные водители и двухвековая брусчатка вкупе с гениальной идеей Ромула основать город на холмах быстро отбивают тягу к этому средству передвижения. Два-три подъема на Квиринал — и вот ты поминаешь добрым словом не только братьев-основателей, но и всех последующих римских царей, то и дело срываясь на императоров.
Общественный транспорт в Риме скуден и обрывочен. Автобусы или опаздывают, или забиты под завязку; метро, состоящее всего-навсего из двух веток с одной-единственной пересадочной станцией, то и дело готово неожиданно закрыться на внеочередной ремонт. Но, как шутят в Риме, в местном метрострое работают одни археологи: начав раскопки и не найдя метро, они продолжают поиски на новом месте.
Но нет худа без добра. Как Венеция рассчитана на взгляд от воды, с высоты сидящего в гондоле человека, так и Рим ориентирован на пешего паломника, бредущего от площади к площади и от церкви к церкви. Максимального уровня смирения можно достигнуть, выкинув карту и отключив навигатор смартфона. Вместо них подойдет старая римская система, придуманная папой Сикстом Пятым: ориентироваться по обелискам. Привезенные на рассвете Римской империи из Египта обелиски в XVI веке очистили от очередного забвения и использовали как метки для главных римских достопримечательностей.
Проводить такие эксперименты лучше всего весной или осенью. В другие времена года оказывается, что чудесный средиземноморский климат вовсе не чудесен. Летом здесь или влажно, или душно (или и то, и другое одновременно). Кроме того, грязновато, несмотря на нечеловеческие усилия римских мусорщиков, пытающихся хоть как-то сдержать ежедневно оседающий на улицах культурный слой. Эти мужественные люди, официально щеголяющие в униформе цветов императорской тоги — в пурпурном и золотом (превратившихся в современные бордовый и оранжевый), — кажутся единственными, кто работает не покладая рук с раннего утра до позднего вечера.
Исторический центр не может похвастаться избытком зелени и с середины июня по сентябрь превращается в раскаленный каменный мешок, единственно возможный способ передвижения в котором — перебежки от фонтана к фонтану по теневой стороне улицы. Зимой же в Риме дождливо, и путешественник каждый вечер возвращается в гостиницу с промокшими ногами. Так что лучшее время для поездки — короткая весна и мягкая осень с теплыми днями и прохладными вечерами, в которые так приятно сидеть с бокалом вина за уличным столиком какой-нибудь траттории.
Кстати, у поразившего Европу в 2008 году экономического кризиса нашлась и положительная сторона — в местных ресторанах наконец началась борьба за клиентов. От этого качество еды и обслуживания внезапно и ощутимо улучшилось.
Однако «гастрономическая диктатура» итальянцев осталась без изменений: обед с часу до трех, а ужин с восьми до десяти. В промежутках открыты только уличные пиццерии или сомнительного качества заведения. Но напрасно объяснять график работы ресторанов высокими налогами или нерентабельностью. На самом же деле в Риме работают, чтобы жить, а не наоборот. Это город, рассчитанный на сибаритов, а не на трудоголиков.
Общегородская привычка — стремительно исчезать с рабочего места в течение пяти минут после окончания рабочего дня. Бесполезно просить задержаться, уговаривать или предлагать заплатить. Потому что деньги не были и никогда не будут так важны, как дружба, приятельство или обмен взаимными услугами. И в этом смысле Рим по-прежнему остается средневековым, несмотря на Европейский союз и глобализацию. Ведь в отличие от других «плавильных котлов» культуры он уже несколько раз побывал таковым, исчерпал ресурсы, и теперь это город непересекающихся потоков.
Китайская диаспора, с каждым годом все больше расширяя границы чайнатауна, начинающегося от площади Кавур, встречается с другими обитателями города только у столиков китайских ресторанов. Филиппинцы появляются устрашающими толпами в парках на окраинах, устраивают короткие пикники с бутербродами и снова растворяются в никуда. Еврейское «гетто» у синагоги удерживает позиции отдельной, своей жизнью живущей деревни за невидимыми стенами. Да что там — классовые различия, хоть и сглажены на первый взгляд, но по-прежнему практически непреодолимы. Что уж говорить о туристах.
Местные жители относятся к туристам как к работе или погоде — как к неизбежному злу. Что немудрено: в городе с населением два с половиной миллиона одних только ночевок в отелях насчитывается в шесть раз больше. К счастью (или несчастью), большинство визитеров редко покидает пределы исторического центра. Отчасти из-за транспортных проблем, а отчасти от уверенности, что за его пределами жизни нет. Но все наоборот: это античности становится все меньше, а жизни как раз в избытке.
Исторический центр занимает совсем незначительную часть общей площади города — одну восемнадцатую. В оставшихся семнадцати частях успешно сосуществуют и пафосный квартал Париоли с безмятежно зелеными улицами, и бедные рабочие районы Пренестино с Тибуртино, и имперский Эур с белокаменными постройками муссолиниевских времен. Но редкая птица долетает до берега этой «реки» с первого раза.
И вот тут-то наконец срабатывает правило второго и третьего визитов.
При совершенно уникальной культурной плотности на квадратный метр в Риме до сих пор можно обнаружить места совершенно неизбитые. Вдруг оказывается, что перспектива Борромини во внутреннем дворике дворца Спада гораздо интереснее с архитектурной точки зрения, чем пресловутая Испанская лестница. Дополнительный бонус — во дворике обычно царит тишина, а на Испанской лестнице (выстроенной на деньги французов, и вообще непонятно, по какой причине, кроме соседства с одноименной площадью, названной так) яблоку негде упасть.
Мозаика церкви Святого Климента ничем не уступает в зрелищности более известным ее собратьям, а призванные пугать фрески Помаранчо с подробным мартирологом святых в круглой церкви Святого Стефана порождают не столько страх, сколько любопытство. И это все еще в пределах исторического центра.
А вне старых стен Рим вообще выглядит совершенно иначе. Внезапно появляются широкие улицы в зелени платанов, большие парки и прочие приметы жилого и живого города начала двадцать первого века. Это Рим, который гордится жукообразными постройками музыкального центра «Аудиториум» и новым музеем современного искусства MAXXI работы Захи Хадид с фантастически измененным внутренним пространством.
Последний предмет гордости, амбициозный не только по внешнему виду, но и по стоимости проект, доводят до ума в Эуре. Будущий центр конгрессов, спроектированный Массимилиано Фуксасом, называется «нувола», то есть «облако». Злые языки кличут его «проекцией черепахи в микроволновке». Но, несмотря на сорокаметровый гигантский каркас из стекловолокна и силикона, он на редкость естественно вписывается в окружающий ландшафт
И это отдельное, счастливое качество Рима: вопреки бурному прошлому здесь постоянно добавляют новое, удачно вписывая его в уже существующий контекст.
Что же получает взамен путник, простоявший как минимум час в музейных очередях, съевший кусок невкусной пиццы в первом попавшемся кафе? Путник со стертыми ногами и с синяками на боках от локтей других ценителей искусства, создавших давку на выходе из Сикстинской капеллы. Почему он должен хотеть вернуться?
Потому что Рим, несмотря на все неудобства, представит ему наглядное и драгоценное подтверждение того, что жизнь намного сильнее смерти.
Вот, скажет он, смотри: стоит Колизей, выстроенный суровым Веспасианом, переживший землетрясения, войны, расцвет и крушение империй. Аппиева дорога до сих пор носит имя цензора Аппия Клавдия Цека, хотя прокладывали ее в 312 году до н. э. На месте погребального костра Гая Юлия Цезаря каждый год в мартовские иды появляются живые цветы. Стоит Пантеон, стоят мосты, которым две тысячи лет, и вода из акведука, торжественно открытого Марком Агриппой, продолжает считаться самой вкусной водой Рима. Не выцветает золото раннехристианских мозаик. По-прежнему работают фонтаны Бернини, и на рафаэлевых фресках розовокрылый ангел все еще выводит святого Петра из темницы. Стоит, как ни в чем не бывало, муссолиниевская стела с надписью «Дуче». Рим давно уже не стыдится ни одной из страниц своего прошлого, и это живое, физически ощутимое чувство вечности невероятно привлекательно.
Это чувство настолько драгоценно, что искупает все, заставляя забыть любые неудобства. Именно оно, действуя как медленный яд, постепенно растворяет в памяти все неприятные мелочи, оставляя лишь желание приехать еще раз. А потом — еще. И еще.
Потому что в следующий раз жара покажется не настолько изнуряющей, очереди в музей станут короче, а в любимом ресторане, возможно, вас еще не начнут называть по имени, но уже будут здороваться как со знакомым. Потому что окажется, что, несмотря на всю величественность и равнодушие великолепного прошлого, настоящий Рим живет не столько в колоннах и музеях, сколько здесь и сейчас — в смехе за соседним столиком, в пролетевшей чайке и в тени от веток платана. В той самой жизни, которая ничуть не робеет перед страницами истории, но является прямым, непрерывным ее продолжением.
И участвовать в этом продолжении — почетно и приятно. Пусть даже всего-навсего пять-семь дней в году.
