Однажды зимним вечером в доме одного уважаемого флорентинца собралась компания:
городские служащие, ремесленники, художники. Кто-то заметил, что отсутствует
обычный завсегдатай таких встреч – резчик по дереву Манетто Амманнатини,
прозванный Грассо, то есть «Толстяк», хороший мастер, простой малый, добрый товарищ.
За давностью лет трудно сказать, кому пришла в голову мысль повеселиться, разыграв его.
Но в том, что сюжет розыгрыша, сценарий и воплощение принадлежали Филиппо Брунеллески,
нет никаких сомнений.
На закате следующего дня, в тот час, когда сумерки вынуждают ремесленников покидать лавки,
Брунеллески приступает к делу. Напустив на себя беззаботный вид, он как бы невзначай
заглядывает в лавку к Грассо, потолковать по-дружески о том, о сем.
Вскоре прибегает мальчик и сообщает, что мессера Филиппо срочно зовут домой.
Встревоженный Брунеллески уходит, попросив Грассо не отлучаться покуда из лавки, на случай,
если понадобится его помощь. Тот, само собой, обещает. Брунеллески же отправляется прямиком
в дом Грассо, при помощи кинжала отпирает замок («а он знал, как это делается») и закрывается там.
Грассо, добросовестно прождав до темноты и ничего не дождавшись, идет домой.
Мастерская его находится на площади Сан Джованни, у Баптистерия, живет же резчик
возле собора Санта Мария дель Фьоре, с прошлого века стоящего незавершенным; все неподалеку.
Но попасть домой Грассо не может: дверь закрыта на засов. Несколько обескураженный,
Грассо принимается стучать, а в ответ слышит голос, от имени самого же Грассо предлагающий ему
не беспокоить хозяина и ступать своей дорогой. При этом тот, кто в доме, называет резчика
именем другого горожанина, Маттео, а интонации у человека за дверью и характерные словечки
точно соответствуют манере Грассо. Грассо не знает, что и подумать.
Меж тем на сцене появляется новый персонаж, Донато ди Никколо ди Бетто Барди по прозвищу Донателло.
Заметим, что среди действующих лиц этой истории по крайней мере двое – звезды первой величины,
люди «из энциклопедии», оставившие заметный след в культуре.
Мессер Филиппо Брунеллески, забравшийся в дом Грассо и, как проказливый школяр,
подражающий его голосу, – не кто иной, как великий зодчий, родоначальник ренессансного этапа
европейской архитектуры, создатель купола главного флорентийского собора,
первого в Европе со времен константинопольской Святой Софии. Таков один из героев.
Второй, Донателло, в той же мере считается основателем искусства Возрождения в скульптуре,
как его сотоварищ Брунеллески в архитектуре. Брунеллески в момент этих событий 32 года, Донателло – 22.
И великий купол, что «осеняет собой все тосканские народы», и статуя кондотьера Гаттамелаты,
и славословия Вазари, и страницы энциклопедий – все еще впереди.
Как и было задумано, Донателло, завидев Грассо, в недоумении топчущегося на крыльце,
приветствует его, называя именем Маттео, и невозмутимо проходит мимо.
Грассо, все менее понимающий происходящее, возвращается на площадь в надежде встретить знакомых
и восстановить самоидентификацию. Знакомые незамедлительно появляются.
Флоренция – город маленький, большинство знают друг друга, многие связаны родством,
соседством, профессией. Но все решительно отказываются видеть в нашем несчастном герое Грассо
и обращаются к нему как к Маттео!
Более того, в согласии с замыслом Брунеллески на сцене появляются шесть стражников долговой тюрьмы
под предводительством судебного пристава. Назвав Грассо именем Маттео, они объявляют, что он, Маттео,
арестован как несостоятельный должник и должен быть препровожден в темницу.
Грассо, чей страх и недоумение, будучи представленными в архитектурном обличье, показались бы выше
и новых городских стен, и старых каменных башен, и недавно облицованного мрамором Баптистерия,
а здравый смысл умалился до самой низкой из ступеней собора Санта Мария дель Фьоре,
покорно со всем соглашается. Должностные лица тюрьмы также не выказывают никакого удивления и,
зарегистрировав Грассо как Маттео, отправляют за решетку. Но отнюдь не в одиночную камеру, нет:
уж играть, так играть! Грассо попадает в помещение с несколькими заключенными.
И слышит от них: «Buonasera, Маттео!»
Прошла ночь, но и утро не принесло ясности. Наоборот, все последующие события длинного-длинного дня
неуклонно вели Грассо к тому, чтобы признать: он – уже не он.
Во-первых, в тюрьму заглядывает по своим делам один из самых знатных жителей города,
синьор Джованни Ручеллаи. Грассо имел все основания обрадоваться этому человеку,
бывшему ему не только хорошим знакомым, но и заказчиком. Не далее как два дня назад Ручеллаи
был в мастерской Грассо и довольно долго просидел там, торопя с выполнением резного украшения
для Мадонны. Увы, тот смотрит на Грассо как на человека, совершенно ему не знакомого,
ведь он никогда не имел дел с Маттео.
А во-вторых – и здесь пьеса чуть было не соскользнула с намеченного пути – в тюрьму приводят
нового арестанта, юриста и литератора Джованни Герардо да Прато. Тот не знаком с Грассо
и не связан с компанией Брунеллески, но жалобы узника, не понимающего,
как он превратился в другого человека, кажутся ему любопытными. Он включается в беседу
и на примерах из Апулея и Гомера объясняет Грассо, что подобные превращения вполне возможны.
Грассо смиряется. А что делать? По воле сценариста у него достаточно времени, чтобы поразмыслить над тем,
что так неожиданно изменило его жизнь. О чем же думает резчик и инкрустатор Грассо,
сидя в долговой тюрьме Флоренции? Теологический смысл происшедшего вряд ли долго занимает его.
Вероятнее предположить, что заботят его вполне земные вопросы:
имущественные (кому теперь принадлежит дом?), профессиональные (сохранилось ли за ним его умение
или придется осваивать ремесло Маттео?), семейные, юридические.
Между тем наступает второй акт. В тюрьму приходят два брата Маттео,
заранее проинструктированные Брунеллески, и, ругая на чем свет стоит непутевого братца-Маттео,
вносят деньги в тюремную кассу, и уводят Грассо домой, непрестанно укоряя его и стыдя.
Грассо, уже привыкающий отзываться на имя Маттео, ужинает вместе с «братьями» и всем семейством Маттео
и, утомленный приключениями, засыпает. А проснувшись утром, обнаруживает себя в своей постели,
в собственном доме возле собора Санта Мария дель Фьоре, куда его, опоенного снотворным,
принесли в дом шестеро приятелей Брунеллески.
Тут же являются братья Маттео: «Представляешь, Грассо, наш-то братец ходит по Флоренции
и всем говорит, что он – это ты! Его даже в тюрьму забрали, а он все свое: Грассо я, Грассо. Прости его, дурака,
не держи зла, с нас кувшин тосканского». Бедный резчик открывает новые глубины своего вчерашнего бедствия.
Он-то полагал, что превратился в Маттео примерно так же, как герой Апулея – в осла:
будучи внутри все так же человеком по имени Грассо, снаружи приобрел вид Маттео.
Но оказывается, его превращение куда сложней и запутаннее: и вчера в тюрьме был не Грассо, а Маттео,
лишь притворявшийся Грассо. «Где же был я сам все это время?», – думает в ужасе Грассо.
В поисках ответа он выходит в город и тут же встречает прогуливающихся Брунеллески и Донателло.
«Говорят, вчера Маттео пытался выдать себя за тебя, чтобы скрыться от кредитора...»
Мало того, на площади наконец-то появляется тот, чье имя со вчерашнего дня не дает покоя
нашему страдальцу – сам Маттео. Тот с ходу вносит свои дополнения. В его версии превращение коснулось
обоих: он весь вчерашний день был Грассо, а Грассо – Маттео, и одному Богу известно,
каким образом им удалось поменяться душами!..
Вконец замороченный, чуть живой Грассо добирается до дому и падает на колени перед Мадонной,
моля избавить от напасти, свалившейся на него, честного ремесленника и доброго католика,
так нежданно-негаданно и совершенно несправедливо.
Брунеллески доволен. Шутка удалась – лучшего и желать нельзя. Наутро компания собирается вновь,
чтобы обсудить розыгрыш и в полной мере насладиться успехом. Приглашаются все участники:
и те, кто был внутри замысла с самого начала, как братья Маттео, и те, кто вошел в него по ходу действия,
как Джованни Герардо да Прато.
Раз за разом обсуждается превращение Грассо, смакуются детали: как резчик чуть не подрался с приставом,
как, пытаясь заставить синьора Ручеллаи узнать его, поворачивался то одним, то другим боком, а тот,
давясь смехом, делал невозмутимое лицо и не желал признать в Грассо – Грассо.
И наконец – вот кульминация! – как он, освобожденный из тюрьмы, первый раз сам произнес слова,
утверждающие полную и безоговорочную капитуляцию правды жизни перед правдой искусства: «Я – Маттео».
Брунеллески празднует триумф. Флорентинцы превозносят выдумку мастера: «Среди них не нашлось никого,
кто бы не признал, что, вероятно, и он тоже попался бы на удочку, если бы с ним сыграли подобную шутку».
А Грассо... Что Грассо? Он «вернулся к себе в лавку, собрал инструменты и кое-что из платья,
а также взял все наличные деньги. После чего сходил в Борго Санто Лоренцо и нанял клячу до Болоньи...»
От Болоньи путь его лежал дальше – в Венгрию. Грассо, невинная жертва гениальной шутки,
уезжал от сплетен и пересудов, покидал родную Флоренцию, как думал – навсегда,
жестоко обиженный ближайшим другом. Брунеллески опорочил его репутацию,
сделал предметом насмешек, сломал, по сути, жизнь. И ради чего?
Ради демонстрации собственного искусства. Шутка Брунеллески – совершенное изделие,
произведение, сработанное безукоризненно, если оценивать его только с точки зрения тонкости замысла
и мастерства исполнения.
Анонимный автор зафиксировал фразу Брунеллески: «Наша шутка прославит тебя больше, чем все,
что ты сделал... теперь о тебе будут говорить сто лет». Будь Грассо умнее, смышленее, толковей,
он мог бы заметить на это, что шутка прославит лишь изобретательность и фантазию Брунеллески,
о нем же все сто лет будут говорить как о простаке и олухе...
Но будь Грассо умнее, он бы и не попался на эту удочку. И странно не то, что Грассо
(а он был, как сказано, «немного простоват») без всяких оговорок поверил в навязанную ему ситуацию.
Удивления достойно другое – дерзость, с какой мессер Филиппо распоряжается судьбой другого человека.
«Страх божий» ему, кажется, неведом, и ответственность его не страшит.
Он наслаждается властью над мыслями и чувствами Грассо – точно так же, как наслаждался властью
над изображением, подчиняя пейзаж законам перспективы, и властью над тяжестью камня,
вознося над Флоренцией купол, «осеняющий все тосканские народы».
Недаром, ох недаром Козимо Медичи характеризовал Брунеллески как человека,
у которого хватит смелости перевернуть землю!
АЧ
иллюстрации:
Витторе Карпаччо. Прибытие английских послов к королю Бретани. 1495.
Венеция, галереи Академии.
фрагменты.
Ренессансные шуточки
Разместить рекламу на «Италия по-русски»
