Третий пол Американская писательница проникла в тайный мир индийских евнухов. Отрывок из ее книги
Не мужчины, не женщины. Особые существа, объединенные в сообщество, которое дает им кров и защиту
Фото: Shiho Fukada/Panos Pictures/agency.photographer.ru
   
|
Евнухи сегодня? Да, без них в Индии не обходится ни одна свадьба или рождение ребенка. Закрытое сообщество открыло свои тайны американской писательнице индийского происхождения*
Зиа Джафри
* Книга Зии Джафри "История индийских евнухов. Танцующие невидимки" выходит в издательстве "Рипол-Классик".
На этот раз собрались все хиджры. Рани был, что называется, "при параде": в ярком, цветастом сари, на щиколотках у него позванивали ножные браслеты с бубенчиками. Киран выглядел как ряженый гомосексуалист: на нем было желтое сари. Сайид, как мне сказали, собирался петь для меня. Мунни слегка поддерживал у себя на коленях продольный барабан (дхол).
Я решила воспользоваться паузой, чтобы записать их имена, возраст и любые сведения о самих себе, которые они захотят мне сообщить. К моему удивлению, Камаль Бакш выразил пожелание, чтобы я написала ему из-за границы. Когда я спросила, по какому адресу, он лишь отвернул край красной циновки, на которой мы сидели,— она была размером примерно три на четыре метра, и оказалось, что под ней лежали сотни, если не тысячи голубых аэрограмм. Камаль Бакш подал мне одну из них, предлагая скопировать адрес, написанный там по-английски.
— Что это? — спросила я.
— Письма от моих братьев,— ответил Камаль Бакш.
— Откуда? — удивилась я.
— Да отовсюду,— ответил Камаль Бакш.— Из Индии, Пакистана, Мекки, Медины...
— Что означает "Бакш"? — спросила я.
— "Бакш" означает, что Бог благословил или простил нас,— сказал он.
Я спросила у Рани, как он попал в это семейство хиджр, сколько ему было лет тогда и сколько сейчас. Он замялся, но Камаль Бакш едва заметно кивнул, разрешая говорить. Ему было двадцать, когда он пришел сюда, сказал Рани. Теперь ему двадцать пять. Родился он в деревне Хирьягунда. Мать его умерла уже после его прихода к хиджрам, а отец еще до того. И мать, и отец издевались над ним. И отец, и брат словесно оскорбляли его из-за того, каким он родился.
— Изо дня в день мне доставалось от них,— сказал Рани.— Вот мое сердце и перестало ощущать себя дома, когда я жил у них под крышей.
А это место, этот дворец, было очень известным, его многие знали.
— Потому я и пришел к хиджрам,— сказал Рани.
Он тогда, по его словам, был "худой, как щепка", зато теперь "очень доволен жизнью", а это означало "толстый"... Одевался ли в женские одежды до прихода сюда? Нет, он стал надевать их уже после, когда поселился с хиджрами. Его родители были мусульманской веры.
Тут занавеску на двери отодвинул мой знакомый детектив Редди, который бесшумно присоединился к остальным, сидевшим в кружок на циновке. Говорил Киран Бакш: он почувствовал себя хиджрой, когда ему исполнилось лет десять, а пришел сюда уже в двадцать. Его родители были из племени ламбади, они крестьяне, индуисты. Когда он пришел сюда, к хиджрам, то варил еду, стирал, носил воду. Петь и танцевать научился, сопровождая своих старших покровителей, безмолвно наблюдая за ними. Познакомился с хиджрами, которые проходили как-то через его деревню, от них и узнал про этот дом.
Я обратилась к Редди, чтобы он спросил у Кирана насчет церемонии инициации, однако тут он оказался заодно с хиджрами — предпочел не задавать прямой вопрос в той форме, в какой я его задала. "Инициацию", под которой я так или иначе подразумевала кастрацию, он вообще назвал ни с того ни с сего "праздником" в этом дворце. Так когда у вас в доме был праздник, а? Киран Бакш все же ответил, не менее двусмысленно, что, мол, узнал об этом от своих старших товарищей, однако не смог назвать дату, когда был его собственный "праздник"...
Мунни был из Кагаз Манди, или "бумажного рынка", района Хайдарабада. Его родители были слугами в компании, в настоящей фирме. Он пришел к хиджрам, когда ему было "шестнадцать или семнадцать". Почему пришел?
— Куда денешься,— сказал он,— если родители без конца поносят тебя? А братья и сестры вечно злятся, кричат?
Вот и на этот раз, как прежде, истории каждого из них начинали походить одна на другую; а когда дошла очередь до Сайида Бакша, он сказал лишь, что ему семьдесят лет и что он не хотел бы ничего больше говорить... Почему? А-а, все то же самое, сказал он. Вы уже все услышали от других. Так он своим довольно насмешливым, ироническим тоном давал мне понять, что мой скептицизм в отношении услышанного не был безосновательным.
Его гордое, древнее лицо напоминало мне образы евнухов прошлого; это качество двойственности, раздвоения, когда любое слово, любой жест могли одновременно означать совершенно противоположное. И еще у Сайида Бакша была эта удивительная ирония, в крайнем своем выражении. Как будто он все это время понимал, что я случайно наткнусь и на истину, а он в этот момент будет лишь наблюдать за мной. Кто вы, Сайид Бакш, хотела я спросить его. Был ли он похищен еще в детстве? Его отдали сюда родители? Или это был его свободный выбор? Никому и никак он ничего не объяснит. Разве что время от времени то тут, то там он выронит словечко, просто чтобы вернуть меня на верный курс...
С помощью сложной системы сбора информации хиджры узнают, где готовится свадьба или ждут рождения ребенка, и приходят танцевать и петь
Фото: AFP
|
Я рассматривала пращу и ключ, висевшие на стене над головой Камаля Бакша. Их подвесили на одном гвозде, и это сочетание надолго запало в память: праща — чтобы держать посторонних на почтительном расстоянии, и еще для тех, с кем приключилась эта невероятная беда; а вот этот ключ — от чего он? Быть может, от нового социального пола или же от их прошлого, которое они не хотели раскрывать?
В центре круга хиджр встал Рани. У него под сари была подложена подушка. Мунни задал ритм на своем барабане. Камаль Бакш отбивал еле слышный, четкий пульс на маленьких цимбалах — караталах. Остальные хлопали в ладоши; из тех, кто подпевал, некоторым явно не удавалось правильно следовать мелодии. Сайид был на первом плане в этом хоре, и именно его голос солировал. Едва начали петь, как боковая дверь открылась, и вошли какие-то двое мужчин.
— Нет-нет! Нельзя! — крикнул тут Камаль Бакш.— Эй, уходите!
И они мгновенно ушли...
Тут Рани начал постреливать глазками, кокетничая с нами,— он ведь вот-вот будет разыгрывать перед нами каждый месяц беременности. Первая песня была на языке пурабия, старинном хинди:
В первый месяц не знала я, как же мне быть...
Во второй перестала хоть что-то понимать.
Весь третий тошнило, болели грудь и голова.
На четвертый полюбила есть лимоны.
На пятый не смогла двигаться, как прежде.
На шестой захотелось к матери домой.
На седьмой уже не хватало дыхания.
На восьмой пошла пятнами моя кожа.
На девятый потребовала для себя повозку.
В конце каждой строки хиджры выкрикивали "Ха-джи!", то есть "Да!", и Мунни замирал, ожидая, когда смолкнет его барабан. Рани подпрыгивал, поворачивался, играл свободным концом сари; он также стонал и хватался руками за живот. Вот песни этих попрошаек, лоскутное одеяло нужды и грустной жизни, причем тема была наиболее ироничной из возможных — зачатие новой жизни, когда сами евнухи не могли зачать ее. И выражено это было весьма свободно, отрешенно.
Ох, матушка, своих-то деток ввек у нас не будет...
Вот и пришли твое дитя благословить,
Да счастья пожелать.
В завершение вечера, после долгих уговоров и препирательств, Камаль Бакш все же принял 101 рупию как плату за это выступление, однако принять больше этого он отказался: ведь мы же его гости, сказал он.
...Чхоти Хавели, то есть "малый дворец" евнухов, затерялся позади нескольких зданий в районе многолюдного торгового района Чар Минар, примерно в четверти мили от дома, где я встречалась с Камалем Бакшем. Мы договорились с детективом Редди, что встретимся с ним прямо на месте.
Сопровождавший меня Рамзан дал жестом понять, чтобы я осталась в машине, пока он узнает внутри, можно ли мне войти к ним. Вскоре Рамзан показался снаружи, а за ним шел один из самых красивых людей, которых я когда-либо видела: рослый, под метр восемьдесят, человек, полумужчина-полуженщина, как будто привидение, с вьющимися до пояса локонами. Я буквально забыла, зачем пришла сюда — все смотрела и смотрела на это создание из древнего мифа. Когда этот хиджра только подошел к окну, он подкалывал волосы, делая себе пучок. Его лицо было почти таким же, как у древних римлян, а его неповоротливость контрастировала с внутренней красотой и юностью.
Хиджры носят женскую одежду и говорят о себе "она"
Фото: Getty Images/Fotobank
|
Шамиму Бакшу было, наверное, лет сорок пять, кожа его была светлой, у него было красивое лицо уроженца, по-видимому, Кашмира или Лакхнау. Его шелковое сари было украшено узорами и, совсем как у индийской стюардессы, аккуратно забрано на талии. Он вел себя и держал себя как хозяйка дома из верхнего класса. Он явно отличался недюжинным умом, явно привык повелевать, однако в целом его остроумие говорило мне о том, что в его лице я встретила представителя более "либеральной" группы хиджр.
Шамим Бакш присел на такат рядом с нами. Меня заинтересовал тот хиджра, сказала я, который встретил нас на улице и проводил внутрь. Кивком головы Шамим Бакш разрешил ему говорить со мной.
"Меня зовут Анита Бакш,— сказал он.— Возраст — двадцать пять лет. Родился здесь, в Хайдарабаде..." Но все время, пока он отвечал на мои расспросы, его глаза непрестанно искали взор Шамима.
— А как давно ты здесь, в этом доме?
Ответа не было.
— С детства,— сказал Шамим Бакш,— он у нас в доме с самого детства.
— А сколько лет ему было, когда он появился у вас? — спросил Редди.
— Четыре года,— сказал Шамим Бакш.
— Как ты сюда попал? — спросила я у Аниты.
— Я не помню,— сказал Анита.
Тогда дал пояснения Шамим Бакш: Анита, сказал он, настоящий гермафродит, у него от рождения были явные признаки органов обоих полов, а потому для хиджр он был все равно что божественного происхождения. Он, танцор, был звездой их группы. Его родители "сдали" его прямо сюда, в дом к хиджрам. Шамим Бакш "усыновил" его.
— Я знаю лишь то, что мне рассказали другие,— сказал Анита.— Он мне как мать,— сказал он, указывая на Шамима Бакша.
— А вы его гуру? — спросила я Шамима Бакша.
— Я его гуру,— сказал он.
Я спросила у Редди, производились ли здесь "операции".
— Нет-нет, что ты,— сказал Шамим Бакш по-английски.— А как тебя зовут?
Когда я ответила, Шамим Бакш опять по-английски сменил направление разговора, спросив:
— А почему тебя интересуют хиджры?
Редди объяснил, что я занимаюсь историей хиджр.
— Значит, ты задаешь вопросы и в Дели, и здесь,— сказал Шамим Бакш,— спрашиваешь, сколько нас и каким делом мы занимаемся? Кто у нас занимается профессиональной деятельностью, их называют "зинаны". Хиджры тоже трудятся, но по-другому. В Бомбее зинаны не сядут вместе с нами, а мы не садимся за один стол с ними. Мы ходим только на радостные события, а больше ни на какие не ходим.
— В чем же конкретно разница? — спросила я.
— Мы подчиняемся законам, у нас есть принципы,— сказал Шамим Бакш.— У нас есть чаудхри.
— А что такое чаудхри? — спросила я.
— Глава,— сказал Шамим Бакш.— Вот у меня чаудхри — Юсуф Наик.
— Значит, Наик — то же, что чаудхри,— спросила я,— но выше гуру?
— Да,— кивнул Шамим Бакш.
— А что такое зинана?
— Зинана занимаются мужской проституцией, — сказал Редди.
Но Шамим Бакш с ним не согласился.
— Они с детских лет ведут себя, как девочки,— сказал он.— Однако они живут со своими родителями или даже заводят семью. Мы не выполняем никакой другой работы. Они готовят пищу; некоторые из них, у кого есть образование, работают в больших офисах; некоторые торгуют. Они вольны делать что угодно, а мы — нет. У нас есть наше общество, и мы к нему принадлежим. У нас есть законы.
— Они все челлы (воспитанники, ученики)? — спросила я.
— Это такой счастливый случай,— сказал Шамим Бакш,— когда тебя называют "челла".
(Когда-то это слово, кстати, означало "раб"...)
— И кто кого выбирает? — спросила я.
— Как только они входят в дом,— отвечал Шамим Бакш,— они становятся челлами. Гуру сам выбирает себе челлу.
— Как они приходят в дом? — спросила я.
— Некоторых приводят их родители,— сказал Шамим Бакш.— Иногда они приходят сами по себе.
— По какой причине родители могут передать своего ребенка вам? — спросила я.
— Когда они убеждаются, что он не такой, как остальные члены семьи,— сказал Шамим Бакш.
— Но как это возможно? — удивилась я.— Каким образом способны они решить, например, что их четырехлетний сын на самом деле хиджра?!
— Уже с детства можно определить,— сказал Шамим Бакш,— каковы наклонности ребенка... Если это мальчик, он и ведет себя как мальчик. Но если у него женская натура, он будет играть с девочками. Родители чувствуют, чем живет их сын, наблюдая за развитием его характера... Разве в Америке не так?
— В каком возрасте здесь делают операцию? — спросила я.
— Нет-нет,— помотал головой Шамим Бакш,— у нас операцию не делают. Я вот что пытался объяснить: если у ребенка душа женская, тогда делают ему операцию или нет, это не играет никакой роли. Запиши у себя в книжке: если есть у человека женская душа, он это все равно сделает.
— Сколько у вас здесь челл? — спросила я.
— Наш гуру уехал,— сказал Шамим Бакш.— Поэтому сейчас трое. А вообще-то четверо. У меня есть один воспитанник и еще один пришел недавно из деревни.
Последнее объяснило, почему в доме было пятеро. Когда они отправлялись на свадьбу или на празднование рождения ребенка, сказал Шамим Бакш, они обязательно кооперировались с домом Камаля Бакша. Если же в один день было сразу два события, тогда шли порознь, каждая группа на свое, сказал он. Я спросила у него: знает ли он, с какого времени началась традиция хиджр в Хайдарабаде?
Хиджры поклоняются многим богам, но особо почитают Шиву — обладающего признаками обоих полов и прекрасного танцора
Фото: AFP
|
— Понимаете, все началось в Туркестане,— сказал Редди.— У туркестанских царей было множество жен, ну и для того, чтобы за ними присматривать, пришлось завести такую вот традицию...
— Совершенно точно,— согласился с ним Шамим Бакш.
— А что вы можете сказать о традиции благословлять новорожденного,— спросила я,— или же приходить на свадьбы, чтобы поздравить молодоженов?
— Это из ранних времен,— сказал Шамим Бакш.
— Что это значит? — спросила я.
— Понимаете,— сказал Шамим Бакш,— в индуистской религии это называется: "любой удобный случай". Как бы объяснить тебе историю целой религии? Нас называют "Мангала Мукхи" — "благоприятное лико". Вот, допустим, у тебя в доме произошло какое-то счастливое событие, но ведь младшие члены семьи не могут танцевать перед своим старшим поколением, чтобы выказать им уважение, поэтому специально зовут нас. Оттого работа у нас, у Мангала Мукхи, это ходить на радостные события, петь там, танцевать и благословлять всех.
— Почему это доброе предзнаменование? — спросила я.— Интересно, что добрым предзнаменованием считается кто-то, кого нельзя назвать ни мужчиной, ни женщиной, хотя самая суть события — будь это свадьба или же появление на свет новорожденного — так сильно связана с сексом.
— Об этом тебе куда лучше расскажет специалист по мифологии или же философ,— сказал Шамим Бакш.
— Но почему именно "благоприятный"? — спросила я.
— Это пошло с очень давних времен,— сказал Шамим Бакш.— От аватары Шикханди в индуистской религии... Это началось с аватары Мохини ("Манматха" буквально означает "смущающий душу", так называли бога любви Каму.— "О"), он стал великим танцором. Манматха, переодетый женщиной, приблизился к бессмертному Бхишме и начал танцевать перед ним. Бхишма возжелал его, и Манматха ответил, что не откажет ему ни в чем, если только тот будет танцевать вместе с ним. И предложил Бхишме повторять за ним все его танцевальные движения. Но вот Манматха возложил свою руку себе на голову. Бхишма сделал то же самое — и тут же обратился в пепел.
— Каким индуистским богам вы поклоняетесь? — спросила я.
— Индуизм или мусульманство, у нас все смешано,— отвечал Шамим.— Мы не делаем различия.
— Но все же, кому из индийских богов?
— Шиве, Кришне и его инкарнациям,— сказал Шамим Бакш.
— Понимаешь, Шива был прекрасным танцором,— сказал Редди.
Шива также известен как единое двуполое существо, объединяющее в себе и мужское и женское начало, он стал символом транссексуальности, и Шамим Бакш связывал себя с этой традицией.
— А вы можете сказать нам несколько слов на вашем тайном языке? — спросила я.
— Каком языке? — спросил Шамим Бакш.
— На котором вы говорите между собой,— пояснила я.
Шамим Бакш быстро метнул взгляд на других хиджр.
— Ну, понимаете, когда рассердишься, а надо разговаривать с детьми,— сказал он,— мы говорим тогда... всего несколькими словами.
— Какими, например? — спросила я.
— Ну, например, "эж",— сказал Шамим Бакш,— это означает "помолчи". Это когда я хочу отругать ребенка, но должен сделать это в присутствии стариков.
В его словах, пожалуй, звучал двойной смысл. Вероятно, он так предупреждал остальных.
— Если я захочу попить, а вы тут все сидите,— сказал Шамим Бакш,— то я скажу "принесите колесо".
— Это их собственный, особый язык,— сказал Редди,— и они им не поделятся.
— А скажи им, что у них дурные привычки,— сказал Редди.
— У них дурные привычки,— поддразнил его Шамим Бакш.
— Что это означает? — спросила я.
— Ну, как я тебе могу это объяснить? — сказал Шамим Бакш.— Ты ведь еще дитя. Но это же нехорошо по ночам заниматься проституцией, а днем петь.
— Вы о ком?
— Обо всех,— сказал Редди.— Хотя некоторые уже до того старые и некрасивые, что их никто не зовет.
— Нет,— сказал Шамим Бакш,— этим не только молодые, но даже старые занимаются. У кого есть желание, тот и становится мужчиной-проституткой: у них появляются мужчины, которые их и содержат как своих любовниц.
— А где же эти мужчины? — спросила я.
— А-а-а, туда-сюда, приходят — уходят,— махнул рукой Шамим Бакш.— Придут, побудут, уйдут, ты бы и не поняла ничего... Видела вон всех тех джентльменов у Камаля Бакша в доме? Его так называемых жильцов?..
Так, выходит, что даже тот мужчина, который явился тогда за лекарством, вместе со своей женой, наверное, и у него кто-то из тех хиджр был любовником?
Я поблагодарила Шамима Бакша за его откровенность. Редди посоветовал мне дать им тридцать рупий за потраченное на нас время.
— Их ведь потому и называют "Бакш",— сказал он.
— Ну да,— кивнул Шамим Бакш,— мы живем за счет бакшиша.
Редди весело рассмеялся. Шутка была в том, что бакшиш, то есть плату, они получают за проституцию.
— Ты видела фильм "Жара и пыль"? — спросил Шамим.
— Да,— сказала я.
— Для него Аниту снимали,— сказал Шамим.— Я сам не мог тогда, потому что меня вызвали в Бомбей, на день рождения к Раджу Капуру.
Пока я что-то записывала в свой блокнот, он вдруг добавил по-английски:
— My name is Shameem Baksh... Forget-me-naat (меня зовут Шамим Бакш. Не забывай меня).
|
Без семьи, но с профсоюзом
Справка
Кто такие хиджры
Хиджра — одна из каст неприкасаемых в Индии, Бангладеш и Пакистане, в которую входят представители "третьего пола". Эта община мужчин (физически), которые одеваются и действуют как женщины, называют себя женскими именами, но не относят себя ни к одному полу. Численность хиджр, по разным оценкам, колеблется от 50 тысяч до 5 млн. Хиджр традиционно приглашают на свадьбы и рождение детей, где они поют и танцуют. У хиджр есть свои общественные объединения и даже профсоюз. В июне 2001 года был созван Общенациональный конгресс хиджр, заявивший о политических притязаниях на местном, региональном и общеиндийском уровне. Подробнее: http://kommersant.ru/doc/1803292 |
