Глубокой ночью не может уснуть, представив вдруг, что все когда-нибудь закончится. Вот квартира, первая собственная квартира, которой так гордился, так радовался. На новоселье вместе с ребятами в хмельном восторге орал в раскрытое на двенадцатом этаже окно и, как в Формуле-1, брызгал шампанским на дворовую клумбу. Однажды в этом доме будет жить кто-то другой. Может быть, совсем не близкий, незнакомый человек. И ничто в будущей квартире не напомнит о нем – ни фотографии на стенах, ни нацарапанный ключом и заклеенный обоями секрет «здесь живет семья дураков, Киса и Ося. 09.12.2005», ни авторские витражи на кухне – сам придумал, без журналов. Новый хозяин все переклеит и переставит, заново отштукатурит стены, добавит перегородку между гостиной и кухней, поморщится витражам. И никто не подумает, «а был ли мальчик»?
Вот его тело, крепкое, мускулистое, выносливое. Пятнадцать лет, а то и меньше, и из неустанного, тренированного оно начнет превращаться в слабое, неподатливое тело стареющего человека. В это пока совсем не верится, как в детстве не верилось, что можно умереть. Но он видит отца, а отцу двадцать лет назад было столько же, сколько ему сейчас. И он хорошо помнит бодрое «не бойся, сынок, скала не отвесная, проверенным путем пройдем». Теперь у отца артрит, сковавший сильные альпинистские руки, и две таблетки преднизолона в день. Короткий, стремительный, хлесткий человеческий век.
Глупо. Завтра вести балансовую комиссию на заводе. Финансовый снова напортачил с рентабельностью, завтра будет убеждать, что при всех нагрузках выходит только отрицательная. Необходима свежая голова. А кому нужна будет его свежая голова через двадцать, например, лет, кому какое дело будет до цифр, за которые он сегодня бьется и вытрясает из бухгалтерии плановые проценты. Он старается не злоупотреблять властью, быть, насколько возможно, деликатным, но как-то после квартального совещания через открытую дверь планово-экономического услышал про себя «зверь», и, огорошенный, на полдня закрылся в кабинете, голову уложил на стол и слушал, как в висках стучит лютое слово. Потом справился, пошли с главным инженером на производство, рабочий день продолжился, как ни в чем не бывало. Вообще, не о том он думает. Надо выспаться.
А главное – не тело, не дом, не работа. Главное – женщина, которую полюбил. Женщина, которая танцует «Et si tu n'existais pas» на стуле. Услышит Джо Дассена по радио, вскочит на стул, глаза закроет, и руками в такт своим эмоциям рисует в воздухе плавные узоры. Все это тоже когда-нибудь закончится. И кто сказал, что через много лет. Что, если час пик в метро, и в вагоне фанатичный безумец с взрывчаткой на поясе? Что, если выбежать из цветочного с упакованным в дышащую пленку букетом, а с крыши сход снега? Что, если какая-то роковая, неправильно развивающаяся клетка в организме? Что, если еще тысяча из причин?
Забирается к ней под одеяло и надолго прижимается губами к спине, пропускает распущенные волосы меж пальцев, гладит плечо. Сначала тихо, нежно, потом расходится, торопится, целует, целует, целует все, что видит. Она, вынырнув из сна, замирает от неожиданного, не свойственного ему порыва, но поворачивается лицом к лицу и дает скинуть с себя одеяло, дает продолжить, любить быстро, неистово и как-то больно. А после последних глухих звуков, против обыкновения восстанавливать дыхание и еще пару минут сжимать женскую руку, он хватает ее всю и сгребает к себе так, что кажется, вот-вот хрустнут кости.
Чуткий, верный, родной, взъерошенный мальчик. Для остальных кто угодно – непримиримый, самоуверенный, требовательный. Не знают ничего. Он мальчик. Не стесняется кома в горле, подхватывает Есенина с прерванной строки, чешет кошке за ухом, живой человек, настоящий живой человек.
«Ну что ты, что ты» – трется щекой о его взмокшую грудь и улыбается, заглядывает в глаза за ответом. И он рассказывает ей про то, что однажды все закончится. Молодость, зрелость и старость, любовь, кошачьи уши и танцы на стульях, объятия, ночи и жизнь. И по-дурацки устроенный мир не вспомнит про сегодняшний день. А даже если вспомнит, они никогда не узнают об этом.
Она серьезно – двойная складка на переносице – слушает его, потом высвобождается, хватается ладонями за его голову и говорит уверенным мерным голосом, снимая испуганную тень с лица.
– Мы проживем с тобой до ста лет. До ста. Еще очень долго.
– А потом?
– А потом уйдем вместе. Исчезнем, как два кота. Ну, ты знаешь, коты всегда уходят, когда им много лет.
Ему нравится эта история. Они накрываются, и до утра, до первого звонка трамвая под окном, до первого эспрессо, утренних пробок, изматывающей балансовой комиссии не отпускают друг друга под разные одеяла, В остатке ночи, в прозрачной темноте оба думают об одном и том же, но не озвучивают, оставляют жить вечным страхом внутри. Мало ли, вдруг второй не догадается про то, что кто-то все равно должен стать первым котом. Будет день. Будет, еще не скоро, сотый год. Уж как-нибудь они потом двумя котами между собой договорятся. http://iz-antverpena.livejournal.com/73880.html
